Год активного солнца

Панджикидзе Гурам Иванович

— С превеликим удовольствием! — Отар повесил брюки и сел на диван.

— Я совершил большую глупость, да? — У Тамаза снова осекся голос.

Отар видел только затылок отвернувшегося к стене друга, но догадывался, что у того дрожат губы.

— Как тебе ответить, ведь не поверишь, если скажу, что нет? Да, ты совершил страшную глупость, хуже некуда! — Отар неожиданно решил высказать все прямо. Он интуитивно понял, что всяческие успокаивания и попытки облегчить дело еще больше растравят рану Тамаза. — Да, ты пошел на такую глупость, — продолжал Отар, — которая недостойна мужчины, тем более такого интеллектуального

и образованного человека. Была ли у тебя уважительная причина, чтобы накладывать на себя руки? Может быть, природа не одарила тебя талантом? Может быть, в институте тебе не создали условий? Да в математическом институте тебя на руках носили, и даже мысль о самоубийстве была неблагодарностью, более того, предательством. Вспомни-ка обожаемых тобой Абеля, Галуа и других математиков, чьих фамилий я уже не помню. Разве кто-нибудь из них мог мечтать о таких условиях, как у тебя? Я не учил их формулы и вообще знаю о них от тебя. Ты бы лучше брал пример с них, преодолевал все препятствия, как преодолевали они! А ты при первой житейской неурядице, совершенно ничтожной, смехотворной, покорился, сложил оружие, разве это достойно мужчины?

Отар остановился и закурил. Он явно волновался. Куда-то исчезла его обычная флегматичность, он говорил горячо и страстно. Тамаз не произносил ни звука. Не отводил глаз от голубых разводов на обоях. В другое время слова Отара наверняка бы возмутили его, но сейчас приносили облегчение.

Отар затянулся и сдержанно продолжал:

— Стоило ли из-за этой дряни совать голову в петлю? Мне кажется, ты сам сейчас горько смеешься над своим поступком. Но он — хороший урок для тебя, если ты задумаешься, разумеется, и проанализируешь его, а способности анализировать, насколько я знаю, у тебя больше, чем нужно.

Слова Отара звучали спокойно и невозмутимо:

— Мы, дружище, еще не совершили ничего такого, чтобы упрекать общество, людей в неблагодарности, в непризнании наших заслуг и роптать на жизнь, да еще совать голову в петлю хотя бы даже из самого лучшего нейлона. Прошу извинить, что я говорю плакатно, словно лектор с трибуны сельского клуба, но я должен вдолбить тебе, что каждый человек обязан сделать для своего народа и своей страны все, что в его силах. Разберись, отвлекись от своих цифр, формул и подумай…

— А что говорят обо мне? — вопросом ответил Тамаз.

— О-о, это мне уже нравится, это огромный прогресс. Тебя уже интересует мнение людей, ты понял, что у тебя есть враги и друзья, что каждому из них следует давать достойный ответ. Ты только что признался, что совершил глупость. Раз тебе повезло и ты остался в живых, скажу откровенно, я только рад случившемуся. В твоей голове одно колесико вертелось не в ту сторону, теперь оно пошло нормально. Мы сейчас уезжаем, на две недели отключимся от всего, отдохнем, придем в себя, успокоимся, а затем начнем новую жизнь. Нам предстоит многое сделать, очень многое, время не ждет. Если у нас что-то есть за душой, мы обязаны отдать это людям…

ЭПИЛОГ

Маленький самолет еле выбрался из облаков и повис над горами. В ущельях еще не рассеялся молочный утренний туман.

Отар с Тамазом сидели в середине самолета, сразу же за крылом. Тамаз в темных очках глядел в иллюминатор. Отар беспечно вытянулся в расшатанном кресле старенького самолета. Эта трасса была знакома ему до мелочей. Изредка он называл Тамазу ту или иную гору или реку.

Носовую часть самолета оккупировали альпинисты в штормовках. Багажник в хвосте был забит их рюкзаками и ящиками. Альпинисты играли в карты, громко хохотали. Некоторые спали, надвинув на глаза пестрые жокейские кепочки. Изредка они оглядывались на иллюминатор — горы с самолета их не интересовали.

Остальные кресла занимали деревенские женщины в пестрых платках и тепло одетые, несмотря на жару, мужчины. Они держались молча, степенно и не сводили глаз с кабины летчика.

Перед Тамазом и Отаром сидели рыжий бородач и белокурый, веснушчатый, непоседливый мальчуган, тараторивший без умолку.

— Папочка, а почему самолет не падает? — кажется, в сотый раз спрашивал непоседа мальчуган бородача.

— Ты же видишь, у него два крыла, то на одно обопрется, то на другое.

Отар засмеялся, не открывая глаз. Тамаз тоже улыбнулся и, наклонясь к другу, шепнул:

— Лучшего объяснения не придумаешь!

Он снова повернулся к иллюминатору — внизу между хребтами виднелась небольшая станция. Рельсы и железные столбы электропередачи напоминали сверху ноты.

Скоро станция осталась позади. На вершине чуть тронутого желтизной леса Тамаз увидел тень самолета. Внезапно она скакнула в ущелье и понеслась по белому, каменистому берегу.

Отар открыл глаза, вытянул ноги из-под переднего сиденья и согнул их. Деревенские по-прежнему сидели не шевелясь, не произнося ни слова. Альпинисты громко смеялись.

Внизу показалась церковь. Белая церквушка с красной черепичной кровлей, выстроенная на склоне, походила на нахохлившуюся наседку. А белые, надгробные камни, разбросанные по поляне, — на разбежавшийся выводок цыплят.

Отар обнял друга и прижался лбом к иллюминатору.

— Церковь пролетели? Через десять минут приземлимся.

В иллюминаторе уже виднелись покрытые снегом горы. Скоро самолет начал покачиваться и снижаться. Показался аэродром и маленький, кирпичный домик на краю его.

Самолет покатился по полю. Альпинисты шумно поднялись. Деревенские продолжали пребывать в неподвижности, пока самолет не остановился совсем и не заглушил моторы.

Сразу стало жарко. Альпинисты устремились к выходу. Вскинули на плечи ящики и рюкзаки.

Отар не двигался.

— Куда спешить, пусть выходят, — сказал он Тамазу и сладко потянулся.

Самолет опустел. Отар встал, взял обе спортивные сумки, шагнул на невысокий трап. И в ту же минуту увидел своих двоюродных братьев. Высокие, могучего телосложения, они стояли неподалеку от самолета и похлопывали плетью по сапогам. Отар в знак приветствия высоко вскинул сумки, по привычке лениво, не спеша, подошел к братьям, небрежно бросил ношу на землю и нежно обнял их. Затем представил Тамаза.

— Ты что, кроме этих сумок, ничего не привез?

— В багажном отсеке стоят два ящика чешского пива, поднимитесь и вытащите.

— О-о, вижу, что из тебя понемногу выходит человек! — могучей ручищей одобрительно хлопнул Отара по плечу один из братьев.

Второй, на вид помоложе, поднялся в самолет и вынес оба ящика.

— Где лошади? — спросил Отар.

— Там, — махнул рукой старший. Он подхватил сумки, и все направились к кирпичному домику.

Лошади были привязаны к осине на обочине дороги.