Год Быка

Омельянюк Александр Сергеевич

Он ещё больше полюбил Францию, которую любил всегда, и её язык.

Жан нашёл не только работу, но и быстро подружился с интересными людьми. Но самым его большим и давним другом всегда оставался, конечно, Жак Дувалян.

Живя в Париже, Жан поддерживал отношения и с армянской диаспорой, насчитывавшей во Франции до 600 тысяч человек, и имевшей свои школы и церкви.

А самым ярким её представителем в Париже, конечно, был Шарль Азнавур. В своё время он повлиял, как автор и исполнитель, на всё творчество Жана Татляна, который

преклонялся перед своим учителем, и всегда с удовольствием слушал его песни.

А в Париже их познакомил, естественно, всё тот же Жак Дувалян.

В Ленинграде Жана Татляна называли нашим Азнавуром. Но в Париже был свой Шарль Азнавур, который, руководствуясь своим принципом, никогда не протягивал руку помощи молодым певцам.

Но, несмотря на то, что у Жана Татляна был прямо противоположный подход к молодым дарованиям, со временем у них с Шарлем Азнавуром сложились весьма дружеские отношения, основанные на общности нации, взаимной симпатии и теплоте.

Но никакого панибратства в их отношениях не было.

На Западе вообще такие связи не имеют большого значения. Там более трезво смотрят на вещи. А отношение к человеку определяется уровнем его профессионализма. Такой подход к людям помогает каждому оставаться на своём, истинном месте.

Жан Татлян, например, тогда так высказался репортёрам о своём знакомом, всемирно известном, знаменитом французском певце Жаке Бреле:

– «Это очень талантливый человек! Одна его песня «Если ты уйдёшь», известная, как гимн любви, облетела весь Мир! Её вполне можно включить в десятку самых лучших песен столетия!».

Газетчики не оставляли, уважающего прессу, Жана в покое и спрашивали его не только об этом.

Они интересовались мнением Татляна о Советском Союзе, упрекая его в том, что именно будучи бешено популярным там, он всё-таки покинул страну.

На что тот пояснял:

– «Да! Но мне надоело ловчить, пригибаться как все, в попытке развить свой талант, сохранить свою индивидуальность, остаться личностью! Я захотел быть свободным от толпы и дышать не по указке сверху!».

Тем временем его бывший легендарный оркестр стал рассыпаться.

Ещё в 1970 году перешёл в ВИА «Поющие гитары» Григорий Клеймиц.

А в 1974 году из симфоджаза ушёл его бывший аранжировщик и музыкант Вилли Токарев, создав в Мурманске новый квартет, и взяв с собой пианиста, гитариста и барабанщика. Сам же он играл на бас-гитаре и пел, позже уехав ещё дальше, эмигрировав в Америку.

А пока работа и творчество приносили Жану радость и удовлетворение.

За границей его творческая судьба также сложилась весьма успешно.

Он, наконец, почувствовал себя самым настоящим свободным шансонье, коим всегда себя считал с самого начала творческого пути. Только вот он теперь не знал чьим: армянским, русским или французским. Шансонный стиль всегда был близок его душе. Его

песни были маленьким спектаклем, со своим сценарием, сюжетом, действующими лицами, но с одним исполнителем.

Постепенно у Жана Татляна появилась и своя верная публика, специально приходившая, чтобы его послушать. Иногда в зале слышалась и русская речь, напоминавшая Жану о своих, теперь уже далёких, соотечественниках.

В 1976 году, правда, произошло одно мелкое событие, слегка омрачившее память Жана Татляна о Советском народе.

Отец Жана, Арутюн Татлян, никогда не пил. Да и сам Жан тоже вырос практически непьющим. Более того, он всегда брезгливо относился к этой необоснованной и никчемной слабости якобы сильной половины человечества.

Да и Платон никогда и нигде не видел пьяных армян. По его твёрдому, давно сложившемуся мнению, пьяный армянин – это нонсенс!

Поэтому, когда в кабаре к Жану Татляну вдруг буквально завалились, чуть ли не свалившись на пол, двое бывших соотечественников, представителей, якобы, богемы, Владимир Высоцкий и Михаил Шемякин, тот поначалу просто опешил.

Оказывается, те, сдав свои чемоданы в камеру хранения железнодорожного вокзала, решили ещё выпить на дорожку, специально приехав к любимому и уважаемому ими певцу.

– «Я гулять хочу!» – нечленораздельно промямлил Высоцкий на входе.

И удерживать его в этот момент Шемякину уже было бесполезно.

Жан давно не видел перепивших людей. А это могло бы напомнить почти любому советскому человеку знакомые с детства подворотни.

И Жана покоробило от вида пришельцев. Что-то давно забытое, больше слышимое, чем им видимое, вдруг всплыло в его памяти зарубкой на сердце: Советский народ!

А точнее, его яркие представители – творческая интеллигенция, богема СССР?!

Ведь у нас, у русских, как бывает? Живут люди поблизости, может даже рядом работают, учатся, отдыхают, а друг друга будто бы и в упор не видят.

Но стоит только им отъехать, оказаться вдали от Родины, то даже до этих пор совершенно незнакомые люди, разбавив встречу крепким спиртным и сдобрив разговор отборным матом, сразу набиваются друг другу в друзья, становятся запанибрата. А Жан был нетерпим к амикошонству. И сердце его вновь защемило давно сидящей в нём занозой досады на прошлое.

Нет! Здесь этого не должно быть, никогда! – решил он, вежливо, но прохладно и весьма настойчиво, указывая непрошенным гостям на дверь:

– «Давайте, ребята, потихоньку, а то мне полицию придётся вызывать!».

И те, к счастью, хоть и с трудом, но ретировались, зайдя продолжить в какой-то бар.

Но в том же, 1976-ом, году произошло и очень памятное событие в жизни Жана Татляна.

Его, ещё не имевшего гражданства Франции, пригласили представлять её на Международном фестивале песни в Вашингтоне, по случаю 200-летия США.