Год Черной Лошади
Шрифт:
— У тебя муж? — спрашивает.
— Нет. Не выдумывай.
— Тогда что у тебя?
— А тебе какое дело? — смотрю ему в глаза. — Кто ты такой, чтобы меня спрашивать?
Смотрит на меня с непонятным выражением. Э-э, да это обида, обыкновенная пацанячья обида, вот так неожиданность…
— Нет у меня никого, — говорю примирительно. — Но если будешь приставать — я разозлюсь.
Темно.
Пытаюсь потихоньку выбраться из кровати. Спящий Дымко протестует, противостоять ему не так-то просто; наконец
Долго смотрю на него. Потом потихоньку выхожу из спальни.
…Я иду по его огромной квартире, халат волочится за мной, как шлейф. Или как мантия. Не включаю свет. Иду со свечкой, как по темной пещере. Детали чужой квартиры кидаются на меня из темноты, будто летучие мыши.
Какие-то кубки. Как бутылки в пункте приема стеклотары — кажется, они всюду. На полках, на полу, на гладильной доске…
Углы шкафов.
Сувенирная коробка шахмат на чистой, без единой пылинки, полке.
Африканские маски, китайские драконы, еще какая-то этнографическая бутафория.
Пробираюсь в следующую комнату. Прикрываю за собой дверь. Комната сравнительно маленькая; при свете своего огонька вижу письменный стол с компьютером и большой дубовый шкаф.
На столе порядок, какого у меня никогда не бывает. Монитор стоит на специальной полочке, чуть наклонившись вперед, как перед прыжком в воду. На столешнице — оргстекло по моде семидесятых, под стеклом — большая фотка, папа-мама-я, счастливая семья…
Всматриваюсь в лица. Мальчишка симпатичный. Крепкий такой, лобастый, в зимней шапке и курточке. Родители держат в руках каждый по паре лыж… Какой же это год?
Зорким глазом выхватываю среди нескольких корешков на полке («Книга о вкусной и здоровой…», «Нормирование нагрузок…», «Рабочий календарь…») стандартный фотоальбом на двести карточек.
Оглядываюсь, как воровка. Я пришла сюда без спросу. Меня не звали…
Вытягиваю альбом. Раскрываю; подсознательно жду компромата. Знойные красавицы, яхты-теплоходы, негритянки в баре, или, на худой конец, бесконечные боксерские будни, рефери с поднятыми руками, чемпионский пояс в двенадцати ракурсах…
Внутри нет ни одной цветной фотографии. Все старые, черно-белые, аккуратно приведенные в соответствие со стандартным форматом: некоторые ножницами, а некоторые при помощи бумаги и клея. Альбом имени милосердного Прокруста…
Разглядываю его детские фотографии.
С Дед Морозом. С родителями. В песке на берегу реки. В лодке. С игрушками в детском саду. С букетом на школьной линейке (он стоит впереди строя, почти на голову выше одноклассников, а лицо — испуганное, растерянное, и, кажется, ему больно. Наверное, он так сжал в кулаке свои розы, что шип воткнулся в палец… Или новые туфли жмут… Впрочем, это все мои фантазии).
Сажусь за стол. Переворачиваю страницу. Увлекаюсь; замечаю неладное, только когда язычок свечи колеблется. Поднимаю голову: рядом с моим лицом в темном экране монитора отражается его лицо.
— Не злись, — говорю быстро.
И, прежде чем он успевает меня упрекнуть, поднимаюсь на цыпочки и обнимаю его за шею.
Тепло.
— Ты здесь?
— А где же?
Лежим в полной темноте. Сквозь плотные шторы не пробивается ни лучика. Фонарь под окном не горит.
— Мне иногда кажется, что ты уплываешь, — говорит он. — Удираешь. Я протяну руку — а тебя нет.
— «Лап-лап — i нема. Пiдманула-пiдвела»?
— Ленка, — говорит, помолчав. — Ты точно не ведьма?
Елена
Я стою в меловом кругу и не смею дохнуть. А вокруг ходит и ищет меня, ищут…
Тянется руками. Натыкается на границу мелового круга.
…Как если бы приласкать ожогового больного. Невинная ласка — пытка для человека без кожи. Я — внутри, ты — снаружи. Уходи…
…Просыпаюсь.
Лена
Оказывается, спарринг-партнера подбирают, как невесту. Он должен быть в точности похож на предстоящего противника — по росту, весу, сложению и манере вести бой. И таких вот «клонов» нужно несколько — чтобы менять их, как памперсы, каждые три раунда.
— Объясни мне: если спарринг-партнер так же крут, как ты, почему он сам не выходит на большой ринг? А если он не так крут, как ты — как ты можешь тренироваться, ведь для боя нужен равный!
Объясняет. Оказывается, многие боксеры как раз из спарринг-партнеров и получались; киваю, просвещенная и счастливая.
Спрашиваю, чем двойная комбинация с джебом отличается от тройной комбинации с джебом.
Показывает. И заодно объясняет, что такое левый хук и почему он так полезен.
Искренне восхищаюсь.
Вот делать мне нечего, своей работы у меня нет, только вот сидеть в зале и смотреть, как он молотит своих «невест» одного за другим — и только пористые маски (пародия на рыцарские шлемы!) спасают их морды от участи отбивнушек. Парни все здоровые, высоченные, шесть человек всего — баскетбольная, блин, команда…
В корзине растет гора мокрых маек. Воздух сгущается — он пахнет свирепыми мужчинами. Запах свежий, не застоявшийся, и потому приятный даже, щекочущий ноздри, рождающий в груди сладкое, блин, томление.
— «…Здравствуйте — а где тут у вас принимает уролог и окулист?
— А что у вас?
— Да не пойму — то ли я дальтоник, то ли моча синяя…»
Все ржут. Криэйтер Дима громче всех. Но, кажется, он просто хочет мне угодить…
Снова смотрю на экран. «Загадочные Преступления Прошлого! В разделе „Пытки“ можно прочесть новую, расширенную версию очерка „Клеймение преступников в Российской Империи“. В разделе „Маньяки“ размещен новый большой очерк: Дин Коррл, убийца по кличке „Леденец“…»