Год девственников
Шрифт:
Уинифред снова заговорила:
– Может, меня уже и не будет, когда ты вернешься. Я ведь этого не переживу. Я умру.
– Мама! Ради Бога! – твердо произнес Дон. – Ради Бога, не начинай. – Он сжал зубы.
Уинифред вся дрожала от волнения:
– Ну вот, прежде ты никогда не позволял себе так разговаривать со мной. А теперь, значит, можно. Ну почему, почему я должна все это терпеть? Чем я это заслужила?.. О, Дон, Дон!
И Уинифред заключила сына в объятия. Но Дон не мог заставить себя обнять мать, его отпугивала ее близость. Это было новое чувство. Взяв ее за плечи, Дон почти
– Ты могла бы быть более чуткой. Я ведь теперь женат, я начинаю новую жизнь. Неужели ты не понимаешь?
– Да, да, теперь я вижу. Я уже потеряла тебя.
– Пока еще не потеряла, но ты делаешь все, чтобы так оно и произошло. Я люблю тебя. Ты – моя мать.
– Ты любишь меня? – ее голос был мягок. – Ты и правда любишь меня, Дон?
– Да, да. – Он положил руки ей на плечи, словно хотел встряхнуть ее.
Но тело Уинифред не шелохнулось. Она уставилась на него, всхлипывая.
– Обещай, что ты будешь любить меня всегда. Ты же оставишь и мне немного своей любви. Обещаешь?
У Дона было сильное желание повернуться и убежать от нее, от этого дома и всех, кто в нем есть. От всех, кроме Аннетты. Мысленно он представлял, как они с Аннеттой бегут, держась за руки. Но вместо этого он услышал свой тихий голос:
– Я обещаю. Но сейчас мне нужно идти.
– Поцелуй меня.
Он медленно наклонился к ней и коснулся губами ее щеки. И снова очутился в ее объятиях. Она осыпала Дона поцелуями, прижимая его худощавое, подтянутое тело к своей необъятной плоти.
Только через минуту Дону удалось высвободиться и выйти из комнаты. Он не пошел прямо вниз, а направился сначала в ванную и там, закрыв дверь, наклонился над раковиной и умыл лицо холодной водой. Он весь дрожал. Его мать – сумасшедшая. Это так. Он хлебнул воды, затем вытер лицо, стряхнул капли с костюма, приводя себя в порядок, и несколько раз глубоко вздохнул, прежде чем покинуть ванную. У лестницы стоял Дэниел.
– Я искал тебя всюду. Где ты был? И Аннетта ждет внизу. Да что стряслось?
– Ничего. Ничего.
Дэниел окинул взглядом коридор и тихо спросил:
– Что, последнее „прощай"?
Дон снова глубоко вздохнул:
– Последнее „прощай". Ты угадал, папа.
– Ничего, дружок, все кончилось. Струна порвалась. Так что продолжай в том же духе, понимаешь?
– Да, понимаю.
Они смотрели друг на друга, как ровесники, как равные и по возрасту, и по жизненному опыту.
– Ну, тогда пойдем. – Дэниел взял сына под руку и повел вниз по лестнице в переполненный гостями зал, где все ухитрялись говорить одновременно. Вскоре все высыпали на улицу.
Сперва Аннетту обняла ее мать. А затем и отец, с трудом сгибая негнущуюся спину, наклонился, поцеловал дочь в обе щеки и проговорил:
– Да поможет тебе Бог, дитя мое.
Среди всеобщего веселья никто и не заметил исчезновения из толпы двух человек: Уинифред и Стивена. Что касается последнего, то у него случилась еще одна неприятность, о чем, впрочем, никто и не узнал. Во всяком случае, Стивен сейчас махал всем рукой из верхнего окна и выглядел вполне счастливым. Еще бы, ведь отец разрешил ему снова спуститься через некоторое время и до поздней ночи смотреть, как танцуют гости на лужайке. Если говорить об Уинифред, то ее отсутствие заметили только Дэниел, Джо и Фло. Заметил и Дон.
Когда молодые супруги сели в машину, Дэниел и Джо стояли у одного окошка, Фло – у другого.
– Берегите себя, – твердили они все.
– Живите счастливо! – напутствовал Дэниел.
– Я подготовлю для вас дом, – обещал Джо. Фло взяла Аннетту за руку и нежно сказала:
– Любите друг друга.
Молодые были настолько переполнены счастьем, что даже не смогли ей ничего ответить. Но вот Дон включил зажигание, и машина уже готова была тронуться в путь, если не сказать в жизнь, как вдруг в окошке, у которого прежде стояли Дэниел и Джо, появился отец Рэмшоу. Он закричал, перекрывая шум мотора:
– Дайте же и мне сказать напутственное словечко! Да благословит вас Бог! – Выражение его лица была одновременно насмешливым и серьезным. – Если вы заглянете к Папе на огонек, передавайте ему мое глубочайшее почтение. И знаете, что скажите ему? У меня на примете есть один подходящий помощник приходского священника, отец Коди, – пусть возьмет его к себе в секретари. Я могу направить его в любое время, пусть только Папа даст мне знать!
Все громко засмеялись, и Аннетта ответила:
– Я передам ему, святой отец, с превеликим удовольствием…
– Прощайте!.. Прощайте!.. Прощайте!.. – Голоса словно заставили машину рвануться вперед.
Дон почувствовал, как с плеч его упала тяжелейшая ноша.
– Готов поспорить, что они нас так просто не отпустят, – сказал он однако.
Аннетта глянула в заднее окно.
– Они бегут за нами по дороге. Могут бежать сколько им угодно, они нас уже никогда не поймают.
Дон взглянул на нее глазами, полными любви.
– Мы свободны, дорогая, понимаешь? Свободны!
– Вот именно! Совсем-совсем свободны. Любимый мой! Больше не будет никаких волнений, страхов, что да как, да что, если… – Тут Дон обнял Аннетту и поднес ее руку к своим губам.
Они уже приближались к воротам, за которыми тянулась неширокая дорога, когда Аннетта еще раз обернулась:
– Там Джо и твой отец. Они бегут рядом. Эти слова были последними, которые она еще помнила. Навстречу им мчался мебельный фургон. Он был похож на башню, которая падала на их автомобиль, опрокидывая его. Казалось, машина куда-то проваливается, погружается в какую-то бездну… Нет, просто их машина стала огромной лошадью, крылатой лошадью, и эта лошадь поднимается над оградами и полями и с шумом улетает, улетает прямо в небо. Затем все стихло.
5
Половина первого. Воскресная ночь. В больнице в комнате ожидания за маленьким столиком сидели Дэниел, Джо и Фло. А за столом по соседству расположились Джэнет и Джеймс Эллисон. Она – наклонившись вперед и локтями упираясь в стол, а он – с закрытыми глазами, прямой как столб. Можно было подумать, что он дремлет, но это было не так: глаза его поминутно открывались и с раздражением останавливались на Уинифред. Эта грузная женщина без остановки шагала по комнате: шестнадцать шагов в одну сторону, шестнадцать – в другую, и опять, и опять…