Год дурака

Литтмегалина

Толпа гоготала. Кажется, я единственная переживала, что он упадет и сломает себе шею. Вздохнув, я отошла вызвать пожарных. Ожидая их прибытия, я тоскливо поджимала озябшие пальцы в промокших туфлях. Народ потихоньку рассосался. Федя наконец утомился и повис на статуе, покряхтывая от напряжения. Дождь усилился. У меня зуб на зуб не попадал. Я не заслужила всего этого. Чего уж там, даже Ленин не заслужил. Спустя полчаса приехали пожарные и начали смеяться над Федей, а я потихоньку сбежала.

Дома я налила себе горячую грелку и легла на кровать вниз лицом, чувствуя, как внутри все дрожит после пережитых волнений. Можно предположить, что я заснула, если основываться на том, что меня разбудили. В дверь стучали настойчиво и часто, но главное – зачем, ведь есть же звонок?

– Кто там?

– Открывай, подлюга.

Наверное, можно уже было догадаться, что пришли ко мне не с лучшими намерениями, тем ни менее дверь я открыла, окончательно убеждаясь в наличии у меня синдрома жертвы. За дверью меня ожидала маленькая (наверное, до звонка она просто не дотянулась) старушка, похожая на крыску – вся серенькая, одежда тусклая, носик остренький.

– Здравствуйте. Вы по какому вопросу?

– Все ты, мерзавка, знаешь, – проворчала бабулька, решительно продвигаясь в мою квартиру.

Неспешно оглядевшись, она достала из своей тряпичной сумки потрепанный цветастенький зонтик. Я наблюдала за ее действиями с некоторой настороженностью.

– Если полиция вас не карает, придется мне самой, старой, браться. При коммунизме таких скверных девок не было… развелись, поганки, при новой власти!

– Бабушка, вы о чем? Вы меня с кем-то перепутали?

– Как же я тебя, гадюка, перепутаю. С сыном моим встречалась? Федей звать?

С сыном? Должно быть, он очень поздний ребенок… и, как я знала, единственный. Что, видимо, означает, что мне будет особенно сложно мирно договориться с его возмущенной родительницей.

– Да-а, – начала я, и тут она ударила меня зонтиком, – Ай!!! Что вы делаете?!

– Больно? А сердцу материнскому не больно? Два года он не пил… мать радовал… работу нашел… хороший стал мальчик… дома сидит, в игры играет… и тут ты, паскуда драная, ему встречаешься… и все!

– Слушайте, если ваш сын влюблен, в этом нет ничего…

– Как же, в любви он! В запое!

Говоря все это, старушка мелкими шажочками приближалась ко мне, помахивая зонтиком с небрежностью настоящего братка. Я пятилась от нее, пока не уперлась задом в стол. И тут она с воинственным кличем сделала сокрушающий ребра выпад, после чего началась сценка из ситкома, когда все бегают друг за другом и кричат, только веселой музыки не хватало. Кто-то мог бы сказать, что это нелепо, убегать от старой бабушки, но они просто не знают настоящих русских бабок, рожденных на вольном хуторе закаленными войной матерями, вскормленных настоящим молоком и сверхвитаминными яблоками, затем поставивших удар локтем в советских очередях, укрепивших нервную систему в чернухе 90-х и на пенсии пробудивших в себе берсерка путем ежедневного двенадцатичасового просмотра криминальных передач.

Внезапно появившийся Эрик прервал нашу идиллию.

– Что за шум, а драки… и драка.

– Еще один разгильдяй, – рассмотрев Эрика, резюмировала старуха, подступая к нему с зонтиком, но Эрик с неожиданной легкостью развернул ее, обхватив поперек туловища, оторвал от пола и понес к двери, несмотря на отчаянные попытки пнуть его по коленям.

– Бабушка, там в магазине в конце нашей улицы сахар продают по дешевке. Прямо-прямо, а потом налево.

Распрощавшись со своей бесноватой ношей и вернувшись в комнату, он рухнул на диван и заявил:

– Ты меня поражаешь.

Я все еще не могла перевести дыхание.

– А при чем тут я? Это все она.

– Только не говори мне, что это нормально, когда чокнутые пенсионерки лупят тебя в твоем же доме.

– Черт, я не знала, что он алкоголик… тогда, наверное, я действительно виновата.

– Если я правильно понял по отрывочным воплям, доносящимся из-за стены, алкоголиком он был до тебя, так что вряд здесь есть твоя вина.

– Спасибо, что помог мне.

– Да не за что. Люблю идиотские ситуации. Они меня забавляют.

Мы помолчали с минуту, затем я спросила:

– Как Деструктор?

– Бросил.

– Зачем ты вообще разрешил ему курить?

Эрик тяжело вздохнул.

– У него невероятно упрямый характер. К тому же его новые старшие приятели не из самых благополучных семей. Я могу втирать ему о вреде курения до бесконечности, но его друзья скажут, что это круто, и он согласится с ними, тем более что сигареты запретны и оттого еще более желанны.

– Значит, следует ограничить его общение с теми ребятами.

– И как это сделать? Перевести его в другую школу, скорее всего, такую же по контингенту? Запереть в четырех стенах? Повесить датчик слежения на щиколотку? Начнется война не на жизнь, а на смерть. Не вариант. А так он за день накурился до рвоты, теперь ему противно и он говорит, что курят только дураки.

– Я поняла, что ты хотел сформировать внутреннюю позицию, но это прокатит не с любым ребенком.

– Когда мне было девять, со мной еще как прокатило. И своего сына я знаю.

– Где его мать?

– Мы были женаты, недолго, потом расстались. Сейчас она в постоянных разъездах.

– И поэтому ты приглашаешь к себе этих женщин?

– Каких женщин?

– Я видела… блондинку, рыжую.

Эрик рассмеялся.

– Это моя мама. Она часто меняет цвет волос. И у нее эксцентричная манера одеваться.

– Но возраст…

– Она родила меня в пятнадцать. И выглядит моложаво.

– Так это у вас семейное? Ранние дети?

– Да.

– Но ты же обсуждал тогда, в коридоре… тебе прислали девушку…