Год любви
Шрифт:
– Это Элен Браун. А это Хлоя Кэмпбелл, – непринужденно произнесла Роза. – Ну, а я пошла. Если вам что-нибудь понадобится… так, ерунда какая-нибудь, обращайтесь ко мне. А если что-то более серьезное, для чего требуются какие-то усилия, пожалуйста, просите Джерри.
– Привет! – сказала Хлоя девушке, стоявшей на пороге.
Элен была миниатюрной, хрупкой и слишком худой, в вытянутом вороте ее ярко-синего джемпера виднелись ключицы. В этой серой вельветовой юбчонке ее можно было принять за пятнадцатилетнюю школьницу, но что-то в манере держаться подсказало Хлое, что Элен старше, ей лет двадцать или чуть больше. Бледность и нежность ее кожи оттеняли густые и короткие черные кудряшки, а под
– Привет, – настороженно ответила Элен.
В комнате, на ее взгляд, было нечто экзотическое. Дорогие духи, замша или же яркие краски и изящный интерьер, отсутствовавший наверху, в комнате Элен, были тут ни при чем. Экзотика была в самой девушке, которая своими вкрадчивыми повадками напоминала красно-коричневого тигра, напряженно застывшего на персидском ковре. Но как только Хлоя улыбнулась Элен, это ощущение прошло. Хлоя стала самой обыкновенной, доброжелательной и любопытной женщиной. Она схватила Элен за руку и усадила в кресло.
– Ради бога, посиди тут и поболтай со мной, пока я разложу веши. Это мой первый день в Оксфорде, а ты моя первая настоящая знакомая. Ты тут тоже новенькая, да?
Элен энергично тряхнула кудряшками.
– Нет. Я на последнем курсе. Но я раньше жила в общежитии. И здесь я чувствую себя непривычно. Сегодня вообще какой-то странный день.
Хлоя рылась в своем чемодане. Потом вытащила зеленую бутылку с золотой наклейкой и торжествующе подняла ее.
– Выпьешь со мной? Оно не очень холодное, но все равно сойдет.
Элен посмотрела на пузырьки, искрившиеся в двух бокалах, и, подняв свой бокал, повернулась к Хлое. Необыкновенные события этого дня никак не кончались, и в глубине души Элен хотела, чтобы так было и дальше.
– Добро пожаловать в Оксфорд, – приветствовала она свою новую знакомую.
– И в Фоллиз-Хаус! – ярко-зеленые глаза Хлои засияли, глядя на Элен поверх бокала, и девушки выпили шампанского.
Пока Хлоя распаковывала вещи, они успели под шумок прикончить всю бутылку. Элен сидела, свернувшись калачиком, в кресле и, поджав под себя озябшие ноги, слушала болтовню своей соседки. От шампанского по ее телу разливались непривычное тепло и истома, и, утопая в мягком кресле, она блаженно улыбалась, любуясь яркими красками и наслаждаясь приятными ароматами, витавшими вокруг. В Хлоиных чемоданах оказалось какое-то немыслимое количество шелковых тканей, кашемира, мягчайшей кожи, всевозможной обуви – туфель и сапог – и сумочек, обернутых пленкой.
Были там и другие, более оригинальные вещи. Огромная бабочка-однодневка, нарисованная на рисовой бумаге, беспечно вспорхнула и примостилась на стене. На зеркале в серебряной раме красовалась надпись «Смотри, но не засматривайся». Хлоя глянулась в зеркало и, состроив шутливую гримасу, поставила его на камин. В черепаховых рамочках сердечком оказались фотографии мужчин… разных мужчин. Хлоя раскладывала их вперемежку с косметичками, серебряными щетками для волос и крошечными стеклянными пузырьками.
Расхаживая взад и вперед по комнате, она болтала без умолку. Элен не знала, что Хлое сейчас больше всего на свете нужно было выговориться. Ей необходимо было решительно распроститься с Лондоном, с Лео и рекламным агентством, с Сан-Лоренцо и со всем остальным. Перспектива обучения в Оксфорде почти случайно стала вдруг реальной. Обычно самоуверенной Хлое было вдвойне неприятно, что она так нервничает и тревожится. Ее успокаивала беседа с этой тихой девушкой. Она рассказала Элен все, и на душе у нее полегчало. Объясняя свои поступки Элен, Хлоя сама смогла лучше разобраться в мотивах своего безумного решения, круто изменившего ее жизнь. Ей не нужен был оксфордский диплом, ей просто хотелось добиться некой абстрактной, но четко поставленной цели.
Когда была допита последняя капля шампанского, Хлоя разгладила кусок оберточной бумаги и постелила ее на дно последнего опустевшего чемодана. Элен, выпившая львиную долю вина, слушая болтовню новой подруги, неопределенно улыбнулась ей.
– И вот я тут, – Хлоя сделала театральный жест. – Свободна от всего, в том числе – пока что – и от знаний!
Девушки счастливо засмеялись.
– Хотя доктор Хейл, – продолжала Хлоя, – готова это исправить. И знаешь, я чувствую себя гораздо, гораздо лучше!
Она остановилась возле Элен и накрыла ладонью ее руку.
– Спасибо тебе за то, что ты меня выслушала. Ты хорошо умеешь слушать, правда?
Хлоя вдруг встала на колени и сжала в своих теплых ладонях худые руки Элен.
– Да что это я все о себе да о себе, как законченная эгоистка?! Ты тоже расскажи мне что-нибудь. Ты грустишь, да? Почему?
Элен посмотрела во встревоженные глаза Хлои, и вдруг от шампанского, от чувства одиночества и от неожиданной теплоты, которую проявила по отношению к ней едва знакомая женщина, у нее внутри словно ослабла какая-то пружина. Горькие слезы заструились по ее лицу. Хлоя тут же обняла ее, и Элен уткнулась лицом в мягкую замшу и густые темно-рыжие волосы.
– Что? Элен, что с тобой?
На секунду наступила тишина. Потом Элен ответила:
– Мой отец… Мой отец покончил с собой. Хлоины руки еще крепче сжали худенькие плечики юной девушки, но Хлоя не произносила ни слова.
– Да, – тихо сказала через мгновение Элен, словно разговаривая сама с собой. – Это случилось летом. В середине августа, когда на улице так жарко и так ослепительно сияет солнце. Папе, наверное, было очень тяжело смотреть, как в нашем доме все больше сгущается мрак. Я думаю, он сгущался довольно долго… может быть, несколько месяцев. И в конце концов все хорошее, все, что давало надежду, увяло в темноте, без света. Даже наша любовь, видимо, зачахла, раз она уже не давала отцу сил. Я, правда, даже в самые безысходные минуты верила, что наша любовь развеет папину тоску. Но, увы, он наложил на себя руки.
– Почему он это сделал? – прошептала Хлоя, стараясь говорить как можно ласковей, и почувствовала, что Элен в ответ дернулась: вероятно, пожала плечами.
– История весьма банальна, – сказала Элен, и в ее голосе зазвучала горечь. – Он потерял работу. Не особо престижную… нет, он был обыкновенным менеджером в средней промышленной компании. Папа всегда был спокойным человеком – сереньким, как здесь принято выражаться, – и спокойно выполнял свои обязанности. Он возвращался домой вечером на электричке, подстригал лужайку, слушал радио, делал все, что полагается делать хорошему мужу и отцу, но главное, он выполнял свою скромную работу. Он любил ее… хотя нет, наверное, правильнее сказать, что она была ему нужна. Ведь когда ее у него отняли, он сломался. С ним поступили жестоко: просто взяли и выгнали на улицу, выдав какое-то крошечное пособие. Но это не такая уж необычная история. Я думаю, папа с самого начала осознавал, что другой работы ему уже не найти. Он был не такой человек, который может повернуться на сто восемьдесят градусов и начать заново строить свою жизнь. Он был слишком кротким, ошеломленным и удрученным жизнью. Так что папа просто почувствовал себя опозоренным и отверженным. У нас не было денег. У отца не было никаких перспектив, он ничего не мог сделать ни для нас, ни для кого-то еще. Поэтому он отступил в темноту, оставил нас и замкнулся в молчании. А потом пошел в гараж, заперся там и включил автомобильный мотор. Он лег на клетчатый коврик, который обычно лежал у нас на заднем сидении… Представляешь, он даже тогда был в галстуке!