Год Майских Жуков
Шрифт:
Занятия в школе в послепраздничную пятницу напоминали замедленную съемку. Учителя ходили сонные, с кривыми от возлияний и недосыпа физиономиями, ученики выглядели посвежее, но азарта к учёбе даже у отличников не наблюдалось. Рогатько вообще не появился в классе. Марик с Женькой сидели удручённые, гадая, что с ним могло случиться. Марик предположил, что Рогатько попал в больницу после избиений или сильно отравился, поскольку он икры успел съесть раза в два больше их двоих.
Женька неопределенно покачал головой:
– А я отцу всё рассказал, и он только посмеялся. Он этот портвейн назвал чистой отравой. Даже последние алкаши его с трудом
– А мне кажется, это всё из-за подсолнечного масла, – беря на себя часть вины, – вздохнул Марик. – У меня этим маслом отрыжка до сих пор идёт.
– А знаешь, старший Рогатько в прикарпатском военном госпитале когда-то лечился от падучей. Отец его помнит.
"Плохо лечился", – чуть было не сказал Марик, но вдруг всплыло перед глазами лицо Михи. И он хотел произнести с горечью в голосе "не осуждаю и не обсуждаю", но это получался откровенный плагиат.
Поэтому Марик изобразил сострадательное наклонение головы и тяжело вздохнул.
– А насчёт Митьки отец сказал, что у него, похоже, инфантильный аутизм. Есть такая штука. Человек с этим или гений, или дырка от бублика.
– И в какой подвид у нас Рогатько попадает?
– Не знаю… Он на меня, как побитая собачонка смотрел, когда уходил.
Жалко его стало. Но ничего, Марчелло, учтём сделанные ошибки, и под моим мудрым руководством к этой идее через полгодика вернёмся.
– Надо обязательно найти пищевой краситель. Мне посоветовали чернила каракатицы, – деловито заявил Марик.
– Какие ещё чернила?
– Их каракатица выделяет. Это такой морской гад со щупальцами. Чернила на разные приправы годятся. Их в Италии с чем только не едят…
– Ну, закажи, – сухо произнёс Женька. – Пусть пришлют нам поллитры на троих.
В пятницу, сразу после школы, Марик решил заглянуть к дворнику. Он даже не успел постучать, как дверь отворилась. Миха посторонился, давая ему пройти, Алехо тут же бросился его обнюхивать, весело виляя хвостом. Марик потрепал его холку и вошёл внутрь. На столе он увидел пышный букет сирени, затиснутый в трехлитровую банку.
– Вот такая красота, – сказал Миха. – И не надо далеко ходить, чудо произрастает буквально за углом – в бывшем дворце графьёв Потоцких – там, где сейчас дворец бракосочетаний. Тамошний смотритель – мой знакомый. Я его иногда снабжаю кориандровкой. Он старый холостяк, живёт один, но ухаживает за своей полуслепой сестрой. И вот он сегодня приходит ко мне с этой сиренью и говорит: "Настоечка была замечательная, а я в долгу оставаться не люблю". И суёт мне букет. У него там прямо под окнами куст, который всегда цветёт в конце апреля или в начале мая. Я, конечно, поблагодарил, поставил в банку, а потом подумал о вашей маме… и о бабушке. Первые весенние цветы – самый лучший сюрприз для женщины. Мне-то они ни к чему. Только скажите, что сами нарвали где-нибудь в сквере.
– Лучше я правду скажу.
– Правда не всегда к месту. Лёгкая ложь укрепит изнеженные мышцы души, и вам будете легче мимикрировать в обществе, где хамство и бесстыдное вранье владеют умами.
– Я маме ни разу ещё цветы не дарил.
– Вот и прекрасно. Когда-нибудь надо же начинать учиться этикету, сударь. Так что берите и сделайте маме весенний подарок. Ей это будет очень приятно, только осторожнее, она красивая и колючая. Это я о сирени. В моём подвале, да ещё в банке из-под маринованных
– Мама придёт с работы около шести, и мы тогда к вам зайдём.
– Отлично, заварю для вас вкусный грузинский чай.
– А где вы были на праздники? Я один раз стучался, никто не ответил.
– Был в гостях у приятеля, тоже фронтовика. Там у него я провел почти весь день за болтовней да выпивкой. И Алехо с удовольствием отметил праздник труда – ему досталась мозговая косточка из наваристого борща. Так что все оказались по-своему счастливы.
Мама вошла в комнату и ахнула.
– Господи, сирень! А как пахнет! Откуда это?
– Марочка сделал тебе и мне подарок, – сказала бабушка. Её голос просто млел от гордости.
– Где же он прячется наш скромный мальчик? – спросила мама.
Марик в это время находился в туалете и прислушивался к разговору. В туалет он решил спрятаться в последнюю минуту, едва только услышал, как проворачивается ключ в дверном замке. Совету Михи слегка соврать он не последовал. До шестого класса Марик вообще не умел врать и произносить бранные слова. В трамвае он уступал старушкам место. Краснел, случайно услышав что-то из уличного лексикона. Но держать образцовый кодекс становилось всё труднее. Пионерский идеализм быстро рассеялся, а решив стать профессиональным писателем, он перестал отгораживаться от вредных влияний быта.
Врал он, впрочем, не напропалую, считая свои враки мистификацией, а не враньём. Бабушку он вводил в заблуждение ради её же блага. Зачем старушке знать, что вместо запоминания теоремы Пифагора, её внук глотал, не пережёвывая, чёрную икру сомнительного происхождения.
Обманывая маму, он испытывал небольшие муки совести, но полагал, что благородная цель оправдывает вполне безобидный розыгрыш, тайну которого можно держать при себе, никогда не упоминая.
Оставался папа, его Марик тоже мистифицировал, одалживая без разрешения книги, но на этот счёт он был спокоен. Он знал: бабушка – его союзница, а судя по количеству пыли на обрезах книг, папа, похоже, давно не смотрел в сторону книжного шкафа.
Где Марик завирался без меры и стыда – это в своих тайных мечтаниях. Художественные враки у него получалось прекрасно. Он как мог изощрялся в дерзновенных писательских фантазиях. В последнее время его пубертатность стала проявлять себя довольно агрессивно, причём жертвами становились героини чаще всего уже соблазнённые или покинутые. Особенно сильно у него выглядела сцена, где он в роли бедного художника или непризнанного поэта прямо в купе поезда, прибывающего на заснеженный вокзал столицы, соблазняет Анну Каренину, бросая на неё такие демонические взгляды, что Вронскому рядом делать нечего. За безумную любовь приходится бороться сразу с двумя противниками: один – офицеришка с эполетами и саблей на боку, другой – старик Каренин, злобный ревнивец в шлафроке и в криво сидящем на носу пенсне. Анна в отчаянии мечется меж двух огней, и тогда появлялся он, Марик, прихрамывающий, как Байрон, в расстёгнутой на волосатой груди рубашке, и на руках уносит Анну в метельную ночь. Потом из ниоткуда возникала комната в викторианском стиле, пылающие дрова в камине… он сидит в кресле и пристально смотрит на огонь, пока утомлённая Анна спит, свернувшись калачиком и прижавшись головой к его груди… Марик разрабатывал и запасной вариант с художником, похожим на Модильяни, но хромоножка Байрон ему нравился больше.