Год мертвой змеи
Шрифт:
В общем, они не прогадали. На верхнем же плакате из рыхлой стопки была изображена шикарная женщина в облегающем тело открытом и коротком красном платье, машущая рукой улыбающемуся лопоухому солдатику с вещмешком в руке, выходящему из пыльного автобуса. Солдат был маленький и блеклый, женщина — пышная и яркая, ее изображение занимало две трети плаката, низ которого был занят крупной надписью «С возвращением, Джонни!». Надпись, в принципе, можно было оторвать. Джексон не колебался ни секунды: быстро и аккуратно он сложил плакат вчетверо и засунул себе под куртку. Ни один солдат взвода не возразил — все перебирали оставшиеся плакаты. Ко всеобщему разочарованию, они оказались гораздо скучнее: захлебывающийся моряк на фоне тонущего сухогруза со словами «Кто-то разболтал!», вылетающими прямо из заливаемого водой рта, счастливые строительные рабочие, сколачивающие скелет дома и машущие обвешанному медалями армейскому лейтенантику, стоящему с чемоданчиком в руке, и так далее. Были скучные данные по минометам. Были опознавательные таблицы по «Твари», — советскому пикировщику, ни разу за последний год не появлявшемуся над позициями дивизии. В последнем была целая куча бесполезных цифр — 3,300 фунтов бомбовой нагрузки, потолок в 23,000 футов, боевой радиус в 400 морских миль.
— Идиоты, — с чувством ругнулся Мак-Найт, дошедший до конца стопки плакатов и не нашедший больше ничего интересного. Он кивнул на страшноватый «Кто-то разболтал!» и тот самый рисунок со старым винтовым бомбардировщиком. — Нам прислали плакаты, предназначенные для флота. Кто же здесь измеряет что-то в морских милях?
— А какая разница-то? — сказали сбоку. — Наши асы давно всех посбивали. Я слышал, они сбивают по 20 или 25 китайцев за каждого своего.
— Да, я тоже слышал, — Мэтью кивнул, собираясь рассказать, как перед отправкой из Форт-Левиса им чуть не каждый раз, когда они ходили в кино, показывали кинохронику про летчиков. Но кто-то сказал что-то еще, ему ответили, и в итоге оказалось, что он потерял нечастую возможность рассказать другим хоть что-то интересное. Потому что потом в комнату вошел офицер.
Все вскочили, возникла секундная неразбериха, офицер с минуту поиграл в строгость, потом успокоился, подошел к столу и быстро перебрал плакаты.
— Ты, ты и ты, — скомандовал он. — Развесить вот эти по стенам.
Выбрав, на взгляд Мэтью, несколько плакатов просто наугад, он начал рассказывать про то, как хорошо им будет, когда они вернутся домой. «Можно подумать, что нас здесь что-то держит…» — прошептал Мак-Найт ему на ухо, и снайпер в очередной раз восхитился тем, как быстро его товарищ может найти подходящее слово. Минут десять офицер мусолил одно и то же, потом, войдя в раж, начал поносить коммунистов.
— Мы им здорово надрали задницы в Европе, ребята! Если бы не мы, коммунисты дошли бы до самой Испании! Вы слишком молодые, а я вот отлично помню, как это происходило. Я был тогда таким же солдатом, как вы сейчас! Каждый раз, когда они поднимались из своих грязных ям, мы били их по носу — а когда бьешь коммуняк по носу, они здорово быстро умнеют!
«Врет», — подумал рядовой Спрюс, с интересом разглядывая короткий ряд наградных ленточек на груди размахивающего руками офицера. Во-первых, он выглядел слишком молодым, чтобы быть солдатом в 1944 году, а во-вторых, легко узнаваемой зелено-коричневой полосатой ленточки «Европейского театра военных операций» у него не было. Тихоокеанско-азиатской, впрочем, не было тоже, а никакую другую Мэтью не узнал.
Офицер разглагольствовал еще, но Мэтью уже перестал его слушать. Уперев подбородок в грудь, он просто отдыхал. «Священное право!..», «Благодарная нация…» — долетали до него обрывки бессмысленных фраз. «Неизменное превосходство!..», «Несомненный скорый перелом в ходе войны, которого мы все так ждем!» Восклицательных знаков в его речи было столько, что это становилось даже противно.
— Мы им еще покажем, да, ребята!? — выкрикнул напоследок уже совсем впавший в экзальтацию офицер, подпрыгивая на месте и указывая почему-то на плакат с уязвимыми для пехотного противотанкового оружия местами русской тяжелой самоходки «ИСУ-122». Он явно ожидал то ли рева восторга, то ли чего-то такого же в этом роде, но получил в ответ лишь негромкое утвердительное мычание, которое должно было обозначать, что с ним полностью и целиком согласны все.
Вдохновив, таким образом, солдат, вытирающий пот офицер трогательно распрощался со всеми за руку, похлопал нескольких человек по плечу и вышел, пыхтя и отдуваясь. Заняло это «занятие» в итоге минут тридцать, и зачем оно было нужно, никто не понял.
— Ну вообще… Чего это он? — с недоумением спросил кто-то, когда дверь захлопнулась и шаги за ней стихли.
— Перепил, наверное, — предположил Мэтью, счастливый, что может сказать к месту хоть что-то.
— Вряд ли. Скорее, ему за это просто платят, — поморщившись, возразил Джексон. Это просто «Умный Алек» [50] , ребята. Это называется «быть офицером». Он вернется домой с медалью за Корею и станет рассказывать девкам, как косил коммунистов из пулемета слева-направо и обратно. А они всё бежали и бежали, а он всё стрелял и стрелял… А если отступал, так исключительно от презрения к врагу. Прямо как тогда в Европе.
50
Smart Alec — «всезнайка» (американский сленг середины XX века).
— Чего?
Джексона явно не поняли сразу несколько человек, и Мэтью порадовался, что он не один такой.
— Да ничего, — махнул рукой тот. — Просто когда я слышу про разгром орд русских варваров-азиатов, которых наша славная дивизия вместе с верными братьями по оружию отбросила от границ Свободной Франции… Тошнит уже от этого. Еще живы тысячи людей, которые видели своими глазами этот «разгром», но все равно, одно и то же каждый раз.
— Саймон, — спросил кто-то напряженным голосом, — а ты что, там был?
Мэтью даже не помнил, что «Хорька» Джексона на самом деле звали Саймоном, хотя ему уже точно кто-то об этом говорил. Слишком уж не подходило к нему это имя. Он с интересом поглядел на бывшего сержанта, но прежде чем тот ответил, машинально кивнуло сразу несколько человек — все самые опытные солдаты взвода, «старый пот» [51] , как у них говорили.
— Вы не видели меня в тылу, сынки, — немного печально произнес Джексон. — Где-нибудь в баре с тем же пивом и в хорошо отглаженной выходной форме. А то бы не задавали таких глупых вопросов и не верили бы так подобным… мудакам.
51
Oldsweat — старый кадровый солдат (сленг середины XXвека, обычно английский).
— О чем это он? — нагнулся Мэтью к соседу. Мак-Найт, повернувшись к нему, постучал себя по лбу, потом понял, что это не поможет, и погладил себе пальцем по груди, будто цеплял что-то. Подумав с минуту, Мэтью кивнул — все-таки из нескольких недель теоретических занятий в учебном лагере он что-то запомнил. «Медаль военнопленного?» Если Хорек действительно был в русском плену, это может объяснить, почему он говорит о них в таком тоне. Более того, это может объяснить и ту его странную фразу, произнесенную у испятнанного пулями танка.
В комнату заглянул их лейтенант, но даже увидев своих солдат бездельничающими, отнесся к этому совершенно равнодушно, будто так и должно было быть. Буркнув что-то нечленораздельное, он снова убрался — наверняка у него было о чем поговорить в полковом штабе. Генеральский сынок, он и вырос в таком же, только дома. Потом наконец-то пришел обещанный полковником химик — высокий, худой и жилистый мужик тридцати с небольшим лет, с жесткими светлыми волосами, даже зимой имевшими выгоревший оттенок, и, глазами чуть навыкате, будто он непрерывно чему-то удивлялся. Сдвоенные серебряные пластинки на петлицах обозначали его как капитана. Сверкали они как ртутные — то ли капитан был щеголем, то ли только недавно получил это звание. А может, и то, и другое вместе.