Год потопа

Этвуд Маргарет

— Нет! — сказала я. — Если она не идет, я тоже не пойду!

— И где же вы будете жить? — презрительно спросила Люцерна.

— Останемся у Зеба, — сказала я.

— Его и дома-то не бывает. Никто не позволит двум маленьким девочкам болтаться без присмотра!

— Тогда мы поселимся у Адама Первого. Или у Нуэлы. Или у Катуро.

— Или у Стюарта Шурупа, — с надеждой сказала Аманда. От полного отчаяния — Стюарт жил одиночкой и был нелюдим.

Но я уцепилась за эту идею.

— Да, мы будем помогать ему делать мебель, — сказала я. Представила

себе всю нашу жизнь — мы с Амандой собираем обломки материала, пилим, заколачиваем гвозди, поем за работой, варим травяной чай…

— Вас там никто не ждет, — сказала Люцерна. — Стюарт — мизантроп. Он вас терпит только из-за Зеба, и все остальные тоже.

— Мы пойдем к Тоби, — сказала я.

— У Тоби и без вас куча дел. Все, хватит. Если Аманду никто не подберет, она всегда может вернуться к плебратве. Так или иначе — ее место там. Давай, быстро.

— Мне надо одеться, — сказала я.

— Хорошо. Десять минут.

Она вышла.

— Что делать? — прошипела я, одеваясь.

— Не знаю, — шепнула в ответ Аманда. — Если ты окажешься там, она тебя никогда не выпустит. Эти охраняемые поселки — как крепости, как тюрьмы. Она не позволит нам встречаться. Она меня ненавидит.

— Мне плевать, что она думает, — прошептала я. — Как-нибудь да выберусь.

— Мой телефон, — шепнула Аманда. — Возьми с собой. Будешь мне звонить.

— Я придумаю, как тебя туда протащить, — сказала я и беззвучно заплакала. Я сунула фиолетовый телефон в карман.

— Рен, поторопись, — сказала Люцерна.

— Я тебе позвоню! — шепнула я. — Мой папа купит тебе личность!

— Не сомневаюсь, — тихо сказала она. — Держись, ладно?

Люцерна металась по большой комнате. Она выдернула из горшка на подоконнике чахлый помидорный куст. На дне горшка оказался пластиковый пакет с деньгами. Видно, она прикарманивала выручку с «Древа жизни» — от продажи мыла, уксуса, макраме, лоскутных одеял. Настоящие деньги вышли из моды, но все еще использовались для разных мелких покупок, а вертоградари не принимали электронных денег, потому что не пользовались компьютерами. Значит, Люцерна откладывала деньги на побег. Все-таки она не такая тряпка, какой я ее считала.

Она схватила кухонные ножницы и отчекрыжила свои длинные волосы прямо у шеи. Звук был, как будто открывают застежку-«липучку», — сухой, царапающий. Волосы она бросила на столе посреди комнаты.

Потом взяла меня за руку, выволокла из квартиры и потащила вниз по лестнице. Люцерна никогда не выглядывала из дому после захода солнца из-за пьяных и нариков на улицах, грабителей и плебратвы. Но сейчас она словно раскалилась добела от гнева: тронь ее — и тебя долбанет током. Прохожие расступались, словно мы были заразные, и даже «косые» и «черные сомы» нас не тронули.

Мы несколько часов шли через Сточную Яму, потом через Отстойник, потом через плебсвилли побогаче. Мы шли, и дома вокруг становились новее и лучше, а толпы на улицах редели. В Большом Ящике мы взяли солнцетакси. Проехали Гольф-клуб,

потом большой пустырь и наконец остановились у ворот охраняемого поселка «Здравайзера». Я так давно его не видела, что была как во сне, когда оказываешься в незнакомом и все же знакомом месте. Меня вроде как подташнивало — может быть, от возбуждения.

Прежде чем мы сели в такси, Люцерна растрепала мне волосы, размазала грязь по своему лицу и разорвала себе платье.

— Зачем это? — спросила я.

Но она не ответила.

У ворот «Здравайзера» за окошечком сидели два охранника.

— Документы? — спросили они.

— У нас нет документов, — ответила Люцерна. — Их украли. Нас похитили силой.

Она оглянулась, словно боялась, что за нами кто-то следит.

— Пожалуйста… впустите нас, скорее! Мой муж… работает в отделе нанобиоформ. Он вам скажет, кто я.

Она заплакала.

Один охранник потянулся к телефону, нажал кнопку.

— Фрэнк, — сказал он, — с главных ворот беспокоят. Тут у нас женщина — говорит, она ваша жена.

— Нам понадобятся мазки с внутренней стороны щеки, для коммуникабелей, — сказал второй охранник. — Тогда вы сможете побыть в комнате ожидания, пока вас проверят на биоформы и подтвердят личность. К вам скоро подойдут.

В комнате ожидания мы уселись на черный виниловый диван. Было пять утра. Люцерна взяла журнал. «НоваКожа, — было написано на обложке. — Зачем мириться с дефектами?»

Люцерна принялась его листать.

— А нас похитили силой? — спросила я.

— Деточка моя! — воскликнула она. — Ты не помнишь! Ты была еще маленькая! Я не стала тебе говорить — не хотела пугать! Они могли сделать с тобой что-нибудь ужасное!

Тут она опять заплакала, еще сильнее. Когда пришел какабэшник в биоскафандре, у нее все лицо было в потеках.

39

Старая Пилар говорила: «Осторожнее с желаниями, они сбываются». Я вернулась в охраняемый поселок «Здравайзера» и снова увидела отца, как мечтала когда-то. Но все кругом было как-то не так. Вся обстановка нашего дома — поддельный мрамор, мебель под старину, ковры — казалась какой-то нереальной. И пахло непривычно — словно дезинфекцией. Мне не хватало лиственного запаха вертоградарей, запаха готовящейся еды, даже острого уксусного душка; даже фиолет-биолетов.

Фрэнк — мой отец — ничего не менял в моей комнате. Но кровать с балдахином и розовые занавески словно съежились. И еще мне теперь казалось, что все это — для маленьких. И у плюшевых зверей, которых я когда-то так любила, были мертвые стеклянные глаза. Я запихала зверей поглубже в стенной шкаф, чтобы они не смотрели сквозь меня, как будто я тень.

В первую ночь Люцерна наполнила для меня ванну с пеной, которая пахла искусственными цветами. Рядом с большой белой ванной и белыми пушистыми полотенцами я почувствовала себя грязной и еще вонючей. От меня кисло воняло землей — неперепревшим компостом.