Год в «Звездолёте».
Шрифт:
Психологи считают, что не каждый испытатель способен в непривычных условиях осознавать свое личностное «я». Даже в обычной жизни, на работе человек сталкивается с теми или иными психологическими трудностями. Чтобы преодолеть их, нужны усилия, порой в течение длительного времени. Для одного человека эти испытания могут пройти бесследно, другой же теряется, перестает сознавать себя как личность, сознавать важность своей роли в жизни, теряет веру в свои способности, утрачивает свою индивидуальность.
Бывают случаи, когда, например, во время испытаний на центрифуге, в сурдокамере, барокамере, гермокамере и т. д. у человека учащается дыхание, темнеет в глазах, и он находится на грани обморока. И эту грань
Психологическая надежность характера не есть нечто данное от природы. Жизнь показывает, что это свойство может воспитываться специальными тренировками и различными испытаниями, с которыми человек сталкивается в обыденной жизни.
Другими словами, если пользоваться терминологией И. Павлова, предпочтение получают люди с «сильным типом» высшей нервной деятельности. Они весьма работоспособны, умеют трудиться длительное время, не снижая темпа и качества работы.
…Вновь возврашаюсь к дням, прожитым в клинике. В памяти отчетливо всплывает двухэтажный корпус с длинными коридорами. Это клиника — место медицинского отбора кандидатов для проведения различных экспериментов. Уютный холл. По вечерам здесь собирались обитатели второго этажа — испытатели: люди, с помощью и при непосредственном участии которых испытывается новая космическая техника. Днем они покидали клинику: уезжали на испытания, а когда по вечерам возвращались, были сдержанны и немногословны. К ним мало подходит слово «испытуемые», так как они сами подчас являлись экспериментаторами. Со многими из них я подружился, когда во время медицинского отбора для более детального клинического обследования сменил костюм на пижаму. По вечерам мы играли в шахматы, бильярд, домино, долго просиживали у телевизора. Эти парни привыкли к своей профессии, к своим тяжелым будням. Зная их нелегкий и опасный труд, я смотрел на них с уважением. Здесь же мне посчастливилось познакомиться с некоторыми кандидатами в космонавты.
Я с нетерпением ждал появления моих будущих коллег — кандидатов в состав экипажа «Земного звездолета». Впрочем, это название было придумано журналистами позже, а тогда нас называли просто кандидатами в годовой эксперимент.
Вскоре появился молодой инженер Виктор Потапов. Худощавый, темноволосый, порывистый и эмоциональный, он оказался хорошим шахматистом. Мы часто играли с ним в шахматы, иногда вместе прогуливались во дворе в садике, говорили о работе, о жизни, о предстоящем эксперименте. Мы знали, что сложный наземный комплекс уже подготовлен к «старту». Виктор принимал непосредственное участие в разработках и монтаже его оборудования, поэтому был в курсе дела. Как специалист, он высоко оценивал технические возможности комплекса, его систем жизнеобеспечения.
Мы как-то сразу подружились. Скоро я уже знал, что Виктор женат, что у него двое детей…
Однажды после обеда, когда мы сидели с Виктором за шахматной доской, в комнату вошел атлетического сложения блондин с голубыми глазами. Поздоровавшись, он торопливо прошел к свободной кровати, положил вещи и, улыбнувшись нам, вышел. Виктор сказал, что это Герман Мановцев — врач.
Итак, появился еще один кандидат. Теперь нас в комнате трое: врач, инженер, биолог. Виктор познакомил меня с Германом. Тот держался, как мне казалось, подчеркнуто официально, был немногословен, сдержан. В одной из первых бесед он спросил меня, будем ли мы ссориться там, и кивнул в сторону, имея в виду гермообъект. И, не дождавшись ответа, сам себе ответил: «Конечно, будем!» Это меня сначала удивило. А потом я подумал, что этот человек, наверное, имеет опыт общения в специфических условиях. Позже я узнал, что Герман действительно неоднократно бывал участником испытаний в гермокамерах. И все-таки его ответ немного обескуражил и взволновал меня. Может быть, он принадлежит к тем, кто не ждет ответа, задавая вопрос собеседнику, а отвечает за него сам и таким образом «беседа» течет в одном нужном ему направлении? С такими людьми обычно трудно разговаривать. Они не умеют слушать. Хорошо бы ошибиться в этом. Я вспомнил другого врача, тоже кандидата в годовой эксперимент, с которым познакомился раньше, до прихода Германа. Вначале он показался мне очень симпатичным. Держался почти со всеми запанибрата, много шутил. Однажды, в минуту откровенности, он высказал уверенность, что мы не будем ссориться, и при этом похлопал меня по плечу. Сначала мы жили с ним в одной комнате; но его плоские шутки и излишне веселый нрав вскоре стали невыносимы, и я перебрался к Виктору.
Совместные прогулки, беседы, жизнь в одной комнате помогали нам лучше узнавать друг друга. Герман чем-то напоминал мне Виктора — так же импульсивен, временами, как мне казалось, просто нетерпелив. Как-то я вошел в комнату и застал обоих за оживленной беседой. «До чего же оба горячи», — отметил я про себя.
Выяснилось, что они не раз встречались до клиники и стадия знакомства и взаимного узнавания была для них пройденным этапом. Мне же с обоими надо было сживаться, устанавливать контакты. Я хорошо понимал, как важно в предстоящей жизни иметь рядом надежного товарища и единомышленника, которому можно полностью довериться.
Один за другим стали прибывать еще кандидаты для эксперимента. Валентин Зиновьев, Валя, как мы его по-дружески называли, сразу же завоевал симпатии всех. Появившийся после всех Борис Улыбышев — специалист по медицинскому электронному оборудованию — постоянно работал здесь, в клинике, время от времени принимал участие в экспериментах в качестве испытуемого. Улыбчивый и веселый, хорошо развитый физически и весьма начитанный, он, как правило, не избегал споров и дискуссий. Я с одинаковым интересом приглядывался ко всем, кто появлялся, потому что никого из них не знал раньше и знакомился с ними лишь здесь, во время медицинских обследований в клинике.
Клиника оказалась каким-то сплавом больницы и лаборатории из-за белых халатов и шапочек врачей и медсестер и отсутствия больных. Здесь исследованиям подвергали вполне здоровых людей, с тем чтобы определить лишь степень их здоровья.
Рабочий день наш начинался с 8 утра, заканчивался в 5 вечера и был насыщен до отказа. Терапевты, невропатологи, отоларингологи, психиатры, психологи, специалисты по высшей нервной деятельности и сердечно-сосудистой системе, гематологи, хирурги, стоматологи, окулисты — все стремились заполучить нас. Иногда приходилось вставать раньше обычного, чтобы подготовиться к очередному обследованию.
Самыми неприятными для меня оказались обследования, проводимые до завтрака. Стакан сульфата бария и рентген желудка: вливание глюкозы в вену: «пытки» желудочным зондом при анализе желудочного сока — все это доставляло немалые страдания. Но, видимо, справедлива истина, что все познается в сравнении. Как-то мне сказали, чтобы я явился на исследование, которые все называли «Кук». «Какая-нибудь забавная проба», — подумал я, но тут же вспомнил, как один из кандидатов, вернувшись после «Кука», лежал бледный до самого обеда на кровати пластом и даже не пошел обедать.