Год жизни
Шрифт:
А затем… затем стук молотков превратился в оглушительный гром, зашуршала осыпающаяся порода, и светлое узкое отверстие, точно одним ударом прорубленное окно, возникло перед нами.
— Кто живой, отзовись! — крикнули с той стороны.
Потом в окно пролез, на мгновение заслонив своим туловищем свет ламп, человек. Он бросился ко мне и схватил меня в объятия. Следом за ним пролезли другие люди, в штольне стало светло, и тогда и я и все увидели, что человек, обнявший меня, — Николай Николаевич Крамов.
16
Обвал
Во-первых, окончательная расчистка породы, естественно, снизила темпы проходки.
Во-вторых, конфликт мой с Крамовым как-то отошел на задний план, стушевался.
Психологически этому способствовало и то обстоятельство, что Крамов первым ворвался к нам, замурованным в туннеле, и выглядел теперь самоотверженным спасителем своего врага.
Кроме того, стало известно, что в тот момент, когда Крамов обнимал меня, на западном участке произошла авария. Вода из подземного аккумулятора все же прорвалась в штольню, четыре насоса не справились с откачкой, начальник смены едва не утонул, а участок на пять дней вышел из строя.
Все это, вместе взятое, заставило нас забыть о бурном партийном собрании. Сизов не вспоминал о своем намерении обсуждать мое выступление на бюро, Крамов ходил в роли «спасителя», приветливо держался со мной, и мне в данной ситуации ничего не оставалось, как отвечать ему тем же.
Таким образом, отношения наши с Крамовым внешне как бы восстановились: для меня не прошло бесследным то обстоятельство, что Крамов был первым человеком, пробившимся к нам во время обвала.
Светлана несколько дней не могла оправиться от перенесенного потрясения и лежала в постели.
Казалось, ею овладела полная апатия, равнодушие ко всему.
Я по нескольку раз в день забегал проведать ее.
Но Светлана точно не замечала меня. За эти дни она ни разу не посмотрела мне в глаза, точно стыдясь чего-то.
Крамов приезжал навестить Светлану раза два, привозил конфеты. Он разговаривал со мной так, будто все случившееся между нами было нелепым и печальным недоразумением, но теперь оно забыто и мы по-прежнему друзья. Он даже пригласил Светлану и меня на свой день рождения, который собирался отпраздновать на следующей неделе, в воскресенье.
Прошло несколько дней. Проходка на обоих участках возобновилась в полном объеме и шла с еще большим напряжением; людям хотелось наверстать упущенное. Светлана поправилась и вышла на работу.
В воскресный день вечером я зашел к Светлане. Но комната ее была заперта. На участке ее тоже не было.
Начиналась метель, одна из тех жестоких метелей, которые предшествуют здесь наступлению весны.
Было уже поздно, когда в мою комнату зашел Агафонов.
— Забыл передать, — сказал он. — Светлана Алексеевна просила сказать, что сегодня на участке не будет. — И добавил уже от себя: — Наверно, в поселок за покупками поехала…
Почему-то это сообщение встревожило меня.
— Останься,
Агафонов молча снял полушубок и присел у стола.
— Я беспокоюсь, не застала ли Одинцову метель на дороге, — сказал я.
— А что с ней случится? — спокойно ответил Агафонов. — На крайний случай переночует в поселке, в комбинатской гостинице.
Я ничего не ответил. Ветер за стеной завывал все сильнее.
— Федор Иванович, — не глядя на Агафонова, сказал я, — у Крамова сегодня день рождения. Он и меня приглашал.
— Правильно сделал, что не пошел, — сказал Агафонов. — Он теперь овечью шкуру надел, а зуб на тебя по-прежнему имеет.
Я стал бродить от стены к стене.
— Кажется, дверь хлопнула?! — воскликнул я, останавливаясь.
Нет, это ветер.
— Не поедет она в метель такую, заночует, — как бы про себя проговорил Агафонов.
Я повернулся, подошел к столу и сел против Федора Ивановича.
— Поговорим о чем-нибудь, Агафоныч, если не торопишься. Спать не хочется, и одному быть не хочется. Поговорим?
— Что ж, поговорим.
Мы помолчали.
— О чем же говорить будем? — спросил Агафонов. — О проходке?
— Шутишь, Агафоныч, — угрюмо сказал я, — Давай лучше поговорим о жизни…
— Жизнь — штука большая. С одного раза ее не укусишь.
— Да, ты прав, Агафоныч. Вот по годам я еще молодой, а и для меня открылся новый мир. В этом мире я родился и вырос, и все-таки он сейчас для меня другой, новый… В чем труднее, больше плохих людей, чем я думал раньше, но зато и хорошие хороши не отвлеченно, а так хороши, как я и представить себе раньше не мог. Здесь больше горестей, но зато и радости настоящие. Вот сейчас, Агафоныч, мне горько, плохо мне…
— Со Светланой не ладится? — вдруг спросил Ага фонов.
— Она у Крамова! — внезапно вырвалось у меня.
Агафонов медленно поднялся.
— Она у Крамова, — повторил я, — и я не могу, не имею права, не хочу ее там оставить.
Я бросился к вешалке и сорвал полушубок.
— Повесь! — сурово приказал Агафонов. — Ты что, в уме? Куда ты пойдешь в метель?
— Я пойду, Агафонов! — крикнул я, — Мне наплевать на все на Крамова, на гордость! Я не имею права оставить ее там! Я люблю ее, понимаешь, люблю!
И я выбежал из дома. По тускло освещенной площадке проносились снежные смерчи. Они возникали где-то на грани света и тьмы и, кружась на ходу, все увеличиваясь в размерах, наперегонки мчались по площадке и сливались за ее пределами со сплошной стеной снега…
Ветер нес с гор сплошные снежные тучи. Дорога на возвышенностях, открытых ветру, была сравнительно проходима, но в низинах я проваливался в сугробы. Иногда приходилось руками разгребать снег.
Я вскоре вспотел, потом одежда на мне обледенела. Я то полз, то шел боком к ветру, прижимался к земле и как бы «подлезал» под стену ветра и снега. Только бы дойти!