Год жжизни
Шрифт:
Мне кажется, что совсем не правильно жить музыкой. Хотя понятно, что многие из нас этим в 15 и занимались… Музыка — наш фон, даже самая хорошая, это объём наших впечатлений. Потому как если ты лишил свою любимую девственности лет в пятнадцать под «Pink Floyd», то, как ни верти, слушая эту музыку, любимую будешь рядом ощущать и в 35, хотя она уже сто лет как не та и не с тобой. Мы жизнь ту любим, а не музыку.
P.S. В комментарии я прочел, что одна женщина пишет и отправляет письма бабушке, которая сидит в тюрьме. В этом случае, конечно, письма пишутся не из лирических соображений. Сама ситуация: писать бабушке письма в тюрьму — уже поражает воображение. Жизнь не обманешь.
Я давно уже убедился, что подлинное общение и настоящий глубокий, внимательный и требующий внимания собеседник — это большая редкость. Я очень стараюсь быть таковым с любым человеком. Самая
Я недавно в Интернете и знаю, что есть люди, которые живут ЗДЕСЬ давно и невероятно активно. Догадываюсь, что для многих такая жизнь наполнена всеми возможными переживаниями. Наверное, кому-то кажется, что Интернет бездонен. И многие намекали мне на то, что в общении и жизни в Интернете есть свои особые законы. Я не претендую на знание этих законов, но о законах общения знаю, а они универсальны.
Бывают разные состояния. То стремишься вперёд, весь наполнен солнечным, энергичным, свободным настоящим, радуешься, и для тебя не существует ничего, кроме этого. А бывает вдруг защемит о чём-то потерянном, и загрустишь о серебристом, дождливом, нежном прошлом.
И то и другое — здорово переживать. И то и другое — богатство.
Мне страшно представить мир, в котором было бы только уверенное настоящее или только зыбкое прошлое. Пусть будут люди, которые стремятся к одному, и пусть будут те, которые стремятся к противоположному. Мы уравновесим друг друга, и будет здорово.
СЕНТЯБРЬ
Никогда не забуду, как увидел в первый раз читающего мою книгу человека. Это было давненько. Тогда вышел сборник пьес очень маленьким тиражом, и как писатель я ещё не был никому известен. Зимой прогуливался по Петровскому бульвару и увидел пожилого московского дядьку в хорошем пальто с каракулевым воротником и в каракулевой же шапке-пирожке. Он сидел на скамеечке и читал книгу. Я проходил мимо, бегло на него посмотрел и подумал: что-то здесь не так. Прошел, приостановился и всё думал: что же не так? И вдруг понял: боже мой, а книжка-то моя! Я прошёл ещё подальше и стал следить за тем, как он её читает. А он перелистнул одну страницу, через пару минут другую, и вдруг смотрю — улыбается. Тут уж я не выдержал, подошел к нему и сказал: «Извините, а это моя книжка», — и он ответил: «Нет, юноша, это моя книжка». Я покраснел и сказал: «Конечно-конечно, просто я её написал».
Тогда целый день я был очень счастлив.
Позавчера был в Ялте, там открывался Ялтинский кинофестиваль, я выступал на открытии и сказал о том, что меня занимает: каждый чувствительный и мыслящий человек очень хочет быть героем художественного произведения. Не изобразить героя, не сыграть, а быть. То есть каждому хочется, чтобы его жизнь была достойна внимания писателя или кинорежиссера. Это нормальное желание. И также абсолютно нормальное желание — быть счастливым. Хочется же быть веселым, спокойным и любимым, успешным, здоровым и прочее. Но при этом хочется быть героем произведения. А герой счастливым быть не может. Герой всегда несчастен, одинок и чаще всего не знает, как жить. Вот так. Хочется быть героем и хочется быть счастливым. Два взаимоисключающих желания.
Вчера меня спросили во время интервью, не вызывает ли у меня опасений большое присутствие китайских издателей на Московской книжной ярмарке и как китайцы могут повлиять на книжную ситуацию в России. Я сказал, что опасения вызывает то, что китайцы начнут издавать книги на русском языке с большим количеством ошибок, но также выразил надежду, что китайцы сделают такие книги, которые можно сначала прочитать, а потом залить кипятком и съесть.
Был три дня в ЮАР, три дня в Зимбабве и три дня в Ботсване. Но можно сказать, что я был на другой планете. Это не первая моя поездка в Африку и, я знаю точно, не последняя. Эти дни я был сильно счастлив. Я давно про себя понял, что я не путешественник и не собиратель впечатлений, не коллекционер фотографий и не охотник за адреналином. Мне просто очень нравится в Африке, особенно в Ботсване, в дельте реки Окаванга.
Но хочу сказать про другое. Самое печальное, с чем приходится там встречаться, это представители белого населения планеты. Путешествие в Африку дело сильно недешёвое, и в основном в Африку ездят очень пожилые американцы и европейцы. Американцев больше… Громкоголосые, толстые, самоуверенные старики, одетые в камуфляж или хаки, в больших тяжёлых ботинках, в шляпах и с огромными фотокамерами. По ним видно, что они всю жизнь что-то продавали или были высокооплачиваемыми юристами… В общем, сплошные жулики, которые каждую субботу делают барбекю, пьют пиво и обсуждают своих соседей. На всех этих людях лежит тяжёлый отпечаток вырождения. И относятся они к местному населению… в общем, сволочи, изображающие добродушие. Мы там были самыми молодыми среди белых, про дочку Наташу я даже не говорю. За завтраком ко мне подошла одна американка с обычной своей фальшивой улыбкой и дежурными вопросом «Дид ю слип велл?» А потом она спросила, откуда мы. Я сказал. Она явно расстроилась. Потом спросила, чем я занимаюсь, на что я ответил, что я писатель. Она спросила, не слишком ли я молод для писателя. Я сказал, что, наверное, слишком. Ещё она спросила, пишу ли я для телевидения или для кино. Я сказал — нет, просто пишу книжки. Тут она совсем рассердилась, её фальшивая улыбка исчезла и она сказала: «Должно быть, вы очень известный писатель, чтобы здесь отдыхать». Настроение её окончательно испортилось, она вернулась к своему мужу, седенькому, придурковато улыбающемуся толстяку, и устроила ему сцену. Я был очень доволен.
Ещё 25-го утром, часов в десять по московскому времени мы плыли на длинном африканском каное по заливному лугу дельты Окаванга. Глубина была сантиметров тридцать. Было ощущение, что мы просто скользим по лугу. Но вокруг были дневные лилии, которые открываются днем, а ночью закрываются, а рядом с ними росли ночные лилии, у которых всё наоборот. Заливной луг был покрыт тонкой и довольно высокой травой, и на каждой травинке сидели лягушки размером с божью коровку. Зелёные, чёрные в оранжевую крапинку, оранжевые. Эти лягушки с крошечными пальчиками выглядят как тончайшие ювелирные изделия… Нежнейшие существа. В нескольких сотнях метров от нас по лугу бродили слоны, над нами летали птицы, названия которых я не знаю и воспроизвести не смогу… Было полное ощущение земного рая. А в двенадцать по Москве того же дня мы сели в крошечный самолет, которым управлял веселый новозеландский пилот, персонаж Хемингуэя, и на этом самолете долетели до города Маун, который описанию и европейскому осознанию не поддаётся. Самолётом компании «Эйр Ботсвана» с чёрными пилотами и стюардессами неземной красоты долетели до Йоханнесбурга. Самолет был забит как раз такими американцами и прочими вырожденцами в камуфляже и хаки (правда, среди этой публики была одна тётка лет шестидесяти пяти, одетая в атласные широкие черные брюки, яркую блузку, на ней было много золота и у неё даже была прическа. Тётка была в жопу пьяная и едва могла идти. Она курила одну за одной, даже когда подымалась в самолет. В салоне ей курить не дали, тогда она накрасила губы и уснула. Она единственная мне нравилась из всех. Я боялся, что она американка, подошел потом и спросил, откуда она. Оказалось, испанка. И видно, что пила она уже несколько дней подряд. Есть всё-таки хорошие люди в мире. Йоханнесбург, на мой вкус, собрал все худшее от Америки и Европы. И очень уродует Африку самим своим существованием. Потом мы летели одиннадцать часов до Парижа, в Париже был дождь… а сейчас я в Москве. Самолёт из Парижа в Москву был набит тинейджерами из Новосибирска, Тюмени, Сургута и ещё нескольких городов. Они неделю были в Париже, скупили, видимо, всё то, что французы никогда на себя не наденут, с утра были все пьяные и счастливые, много матерились и несли ахинею. Но в каждом из них жизни было больше, чем во всех тех американцах вместе взятых.
Я нигде и никогда не то что не говорил, но даже и не думал, что Америка — плохо, а американцы ужасны. И ни о какой нации вообще и ни о какой стране сказать такого не могу. Я знаком с замечательными американцами, знаю не понаслышке американскую литературу. Хорошо и подробно знаю историю американо-японских боев на Тихом океане во Второй мировой войне, знаю много настоящих подвигов, которые совершили американские моряки и пилоты. И прочее и прочее. Фальшь, высокомерие, ограниченность, бесчувственность, злоба, зависть и прочее — не национальные черты. Я не знаю ни одной фальшивой, завистливой или злой нации…
Просто в Африке, особенно рядом с местными очень скромными и весьма застенчивыми людьми, те, о ком я тут написал, выглядят чудовищно. Вся их фальшь и почти полное отсутствие способности чувствовать и видеть подлинную жизнь становятся болезненно наглядны.
Когда эти седенькие умильные старички просят разрешить им погладить по голове африканского ребенка и мяукающими голосами говорят: «Оh! So sweet, so sweet», они относятся к нему не совсем как к человеку… Этим очень пожилым, состоятельным людям не о ком заботиться, их не окружают ни дети, ни внуки, и, видимо, они очень одиноки. Где-то у себя дома они живут в том мире, который им соответствует и который они, скорее всего, создавали сами, потратив много усилий и времени. Там они с пейзажем не диссонируют.