Годори
Шрифт:
2
Из залитого солнцем простора в окоп внезапно влетает овод разрисованный как германский флаг, злой, упрямый, задиристый - и ненадолго вырывает тебя из сна (если это, конечно, можно назвать сном): ты то и дело роняешь голову, как разладившаяся марионетка, то и дело силишься разлепить веки, словно склеенные ведмачьей слюной. Словом, не спишь и не бодрствуешь; не жив и не мертв. И так надо выдержать, самое малое, сорок часов хотя бы для того, чтобы все-таки выяснить, жив ты или нет. Окоп - это пробная, тренировочная могила, но совсем не обязательно из нее прямиком переселяться в настоящую. Можно вылезти живым и невредимым. Христос пролежал во гробе сорок часов и воскрес. Но эти-то сорок часов и трудно выдержать. Лечь навечно может каждый, а вот временно - только избранные. Дрнг. Только удачливые. Дрнг. Вчера, когда нас привели сюда - вскоре после полудня, - из окопов вынесли четыре трупа. Еще четыре благородные души, горящие любовью к родине, Господи, прими и освяти их во веки веков! Дрнг. Если бы вчера в это время кто-нибудь сказал Антону, что он добровольно отправится на войну, он бы, наверное, рассмеялся. Теперь ему не до смеха, сидит среди ребят-ровесников, как будто и вчера, и позавчера был с ними... И кажется ему: то, что произошло вчера и позавчера, приснилось здесь, на дне сырого окопа... Дрнг. Дрнг. Дрнг... Дрнг. Это станковый пулемет. У него странный звук. Глухой и жесткий. Сдержанно грозный. На занятиях по военному делу нам давали пострелять из "Максимки" времен Чапаева. А это современный. Крупнокалиберный. Без шанса на спасение - гроб с музыкой... Его сняли со сгоревшего бэтээра. Неуклюжий, тяжелый. А пулеметчик явно неопытный. Или поддатый, развлекается. Надоело сидеть без дела. Вот и воюет с пустотой. Дрнг. Дрнг. Дрнг. А может быть, из "отдыхающих" - приехали ребята из Тбилиси на пару дней повидать друзей, расспросить - должны же успеть хоть что-то, чтобы дома рассказать, как "повоевали". Дрнг. Может быть, отказали нервы, не выдержал напряженной, готовой взорваться тишины. Испугался. Не ожидал. Ведь он, скорее всего, плавки прихватил, а здесь... То, что здесь, не располагает к купанию. Дрнг. Может быть, салютует погибшим вчера однополчанам, оплакивает соратников. Дрнг. Дрнг. Или грозит врагу. Не надейся на прощение. Дрнг. Я не забуду. Дрнг. Не прощу... О чем ты, Гио (Вано, Ираклий, Тэмо...)?! Что тебе в Абхазии, сынок? Да пусть хоть перегрызут друг друга... Нет, мама, больше так невмочь. С тех пор как Папа Римский Пий... Ну, и так далее, и так далее... Кровь зовет. Кости зовут. Слава тебе, Господи, значит, мы еще живы! Не иссякло наше семя. И разум цел, и сердце бьется. Только ради того, чтобы убедиться, стоило ехать в этот ад. Дрнг. Эгей, матушка родимая... Давненько Грузия не растила воина... с тех пор как урядник, словно хворост под мышкой, вынес из робко притихших хибар ружья-кремневки и зазубренные сабли... А все-таки воюем. Каждого грузинского мальчика Господь от рождения замыслил воином. Вот секрет нашего бессмертия. Враг раскрыл его. А мы позабыли. Дрнг. "Между двух морей издревле было поле для сраженья..." Дрнг. Дрнг. Пули либо в двадцати шагах рыхлят землю, либо летят в небо, как ласточки из клеток. (Ласточки в клетке?!) Ничего. Научится. Освоит. Если прежде не надоест или же командование не вытащит за ухо из окопа - хватит играть в войну! Все! Дрнг. Дрнг. Дрнг. Не успокоится, пока не выведет из терпения снайпершу по ту сторону Гумисты, на поросшем соснами синеющем склоне, сидящую под деревом и подставившую солнцу курносое конопатое личико, - девчонку из Мурманска с комсомольским значком на груди, на чьем счету восемь таких задиристых воинов. О грузинах она и раньше слышала много странного - чего не рассказывают!
– и все-таки удивляется: они вроде как не воюют, а заигрывают с ней. Дрнг. Они так походят друг на друга, что кажется - все время убиваешь одного и того же парня. Дрнг. Чуб по ветру, рубаха распахнута, автомат на плече и рот до ушей, вроде как говорит: попади, если сумеешь! Восемь раз уже попала. Дрнг. Дрнг. Дрнг. А он все постреливает. За день не надоест. Вот еще если б цель появилась, хоть что-то живое, движущееся, он бы враз завалил. Неужели у них хоть козы замухронской нету?! Дрнг. Дрнг. Зато те убили у этих корову. Позавчера. На плантации забрела, высохшие на кустах мандарины объедала. Бац - на месте! Там и лежит. Из вымени сочится прокисшее молоко. Над молоком вьются зеленовато-синие, с мизинец мухи. Но главное - уже смердит! Когда ветер с моря дотягивает, не продохнуть - ужас! Долго тут не простоишь. Хоть и надо... Дрнг... Дрнг... Дрнг... Дрнг... Элизбару кажется, что кто-то стучится в дверь. И не кто-то, а свояк. И не здесь, а в Квишхети. И не сейчас, а давно - они еще не породнились, еще удавалось избежать общения. Такой гость в тягость, но не спрячешься. Не с балкона же сигать в его возрасте?! К тому же за окном проливной дождь. Дети укрылись под обрывком брезента, смеются, толкаются... Их веселит мимолетный летний ливень. Где-то далеко по горам катится гром, ослепительно сверкает
– Напомни столицу Гренландии, и пойду...
– Видно, он, по обыкновению, решает кроссворд.
– Про черешню и "Энисели", надеюсь, не забыл?! Вечером жду. Пригласи, кого хочешь". Элизбар не помнит столицу Гренландии. Огорченный и почему-то пристыженный, виновато оправдывается в сторону двери: "Видит Бог, и я не помню... Честью клянусь, не помню!" - "Будь она неладна!
– смеется за дверью Ражден.
– Никто не помнит..." Уходит. А Элизбар стоит по эту сторону двери, понурясь и уронив руки, как провинившийся ученик... Надо же, как нелепо получилось!.. Чего доброго, подумает, что знал, но не сказал. Запомнит (он такой) и при людях ляпнет что-нибудь, чтобы насмешить гостей, как будто Элизбар - учитель географии, а не писатель... Он еще долго не находит себе места... Ливень смыл с деревьев неумолчный оркестр цикад красу лета. А Элизбару нет покоя, похоже, что не будет и в могиле. Он умудряется придумывать и находить любые поводы, чтобы хоть ненадолго отвлечься от главного. Его зять ради его дочери или же по ее вине убил собственного отца, а он переживает, что завтра липовая аллея будет усыпана тельцами смытых ливнем цикад. Бессовестный лицемер. Только что был в Абхазии, а теперь уже в Квишхети. На самом деле он и не воюет, и не отдыхает - он прячется. Прячется от всех, от знакомых и незнакомых, от дочери и зятя, от самого себя. Ему стыдно показаться на людях. Мир с каждым днем отчуждается, но и он все больше чужд миру. И чтобы замедлить этот процесс, он не может придумать ничего лучшего, как потеряться, исчезнуть. Сила, управляющая им, ужасна и невыносимо тягостна - это ощущение собственной беспомощности и ничтожества. Он даже не сумел залепить пощечину подонку, оскорбившему честь его семьи. Но разве без Элизбара этот мир станет лучше?! Может быть, сначала следовало дать ответ на этот вопрос, а потом уже рыться в старинных фолиантах?!. Дрнг... И прошел безбожный Мурван-кру1 берегом моря, и разорил города и крепости прибрежные, и обратил в пустыню земли, близ моря лежащие...
– ---------------------------------------------------------------------
1 М у р в а н-к р у - глухой Мурван, арабский полководец. Строка из грузинской летописи.
– ---------------------------------------------------------------------
Дрнг. Дрнг. Дрнг... Что же касается столицы Гренландии, то, кажется, он никогда и не знал ее... Ах, если бы вся его вина была только в этом, жизнь еще имела бы смысл! Вина Элизбара неизмеримо больше: он послал дочь на испытание - ей и другим. Не имеет никакого значения, веришь ты тому, что говорят, или нет, - людям рты не заткнешь. Существует единственный выход: начать все сначала, родиться заново, то есть, не раздумывая, без сожаления отречься от прошлого, отмеченного распутством и убийством, и так же, не раздумывая, без сожаления отсечь от себя самых дорогих и близких, равно осуждаемых и людьми, и Богом. Так что ваша гибель неизбежна, батоно Элизбар. Дрнг. Без прошлого ты ничто. Дрнг. Шариковая авторучка, только уже без пасты. Нет, без той оторопи, страха, унижения, боли сожаления и гнева, которые ты испытал благодаря самым близким и дорогим людям, ты даже не пустая авторучка. И в этом не только твоя беда, но и твое счастье; не только божья кара, но и награда. Главное, насколько ты готов принять то и другое. Вместо того чтобы плакаться на судьбу, прими достойно награду и так же достойно встреть наказание. Чем менять биогенетику и биографию, лучше сгореть в огне ползучей войны. Лучше. Дрнг. Дрнг. И Квишхети тоже только подготовка к наказанию, и ничего больше. Ты играешь в прятки не с Ражденом Кашели, а с наказанием, через Раждена Кашели шаг за шагом свыкаешься с неизбежностью встречи со смертью. Дрнг. Но каждый раз глупо радуешься, когда директор писательского дома отдыха с подчеркнутой сердечностью говорит тебе (сколько бы раз на дню ни встретил), как молодо ты выглядишь, будто, чем будешь моложе, тем легче примешь смерть. Ему приятно поболтать с писателем, возможно, он и сам втайне пописывает; мало что понимая в твоих переживаниях, он восхищен, к примеру, твоей последней статьей в "Литературули Сакартвело" и искренне переживает, что тебе приходится растрачивать свой "божественный дар" в полемике с недостойными оппонентами. "Вы должны писать романы. Писать много. Людям нужны ваши книги". Неправда. Неправда. Неправда. Но льстивое слово все-таки обманывает. Оно может выманить змею из гнезда, может вернуть интерес к жизни. Побудить к работе. Однако для этого недостаточно лишь желания. Не вздумай бороться дрнг с чистым листом, вооружившись дрнг только желанием дрнг. Он победит. Опозорит. Ничего не получится. Это как мужская сила - если не иссякла, непременно возродится и восстанет, если же истощена, ничто ее не возродит. Моря камнями не закидать. Пора надеть шляпу и удалиться. Разве что перед уходом попросишь прощения у чистого листа бумаги, как у женщины, раздетой понапрасну. Хоть за вежливого сойдешь. Зачтется. Но от стыда не спрячешься. В какую бы щель ни забился, найдется хоть один бесцеремонный придурок и встанет над головой с вопросом: "Что новенького пишете для нас?" - как будто все "старенькое" он уже прочитал, как будто его интересует что-нибудь, кроме собственного брюха. Где он был, когда в Тбилиси горели книги? Дрнг. Прятался? Легально обруганный и оскорбленный, перешел на нелегальное положение. Исчез с глаз долой временно, пока чуть не силком вытолкнутое на сцену новое правительство демонстрировало свои возможности на вполне любительском уровне. Лале, лале, дивлидала, лале, дрнг, дрнг, чем тебе не рифма для генацвале дрнг. Хоть и трудная нам выпала доля, но слишком уж дружно мы поглупели. Вернее, наша благословенная Богом сторона оказалась оптимальной теплицей для разведения акакиевских летучих мышей1. Впредь обитателям тьмы надлежит жить до скончания дней во мраке, ибо так повелеваем мы, Николай, Николоз, просто Коля. Клочок же той тьмы в позолоченной раме повешу в красном углу, дабы поклоняться ему во веки веков. Аминь. Аминь. Дрнг. Вот и вся наша история. Собираемся ли мы освободить страну сами или освобождаемся в соответствии с указаниями покорителя, нам все-таки хватает наглости лицемерить и обманываться; вроде как мы тут ни при чем, не по нашей вине оплошали. Вашу супругу намедни напугала корова. Но ведь корову убили?! Откуда здесь моя жена? Не волнуйтесь, не здесь, а в Квишхети, и не намедни, а давно... Вы вообще не совершаете прогулок или до нас не снисходите? Можете считать ее коровой, но рога-то бычьи. Выходит - гермафродит. Или того хуже изменила пол по последней моде, как люди. Бык с быком в одной упряжке сменит цвет или... Вы думали, характер2? Нет, это раньше так было, а теперь пол сменит. Зоотрансвестит... Корова с бычьими клыками. Ничего, наши ученые и с этим справятся. В этой сфере они молодцы. Может быть, и не впереди прогресса, но что не отстают - это точно... Человечество без потомства гораздо легче поставить на карту. Массовая гибель несравненно проще индивидуальной смерти... Однако дела и впрямь из рук вон плохи. В Кахетии не слышно ослиного вопля. А что за Кахети без ослов?! Да что ослы - похоже, мы и от детей успешно избавляемся. Опростали руки от забот и лишнего груза. Одних подарили Кашели, других отдали за рубеж, чтоб затем и самим отправиться следом. Сперва они, потом мы. Дети легче привыкают к чуждому окружению. Рионских рыбок пустили по Рейну. В добрый путь! Вкусят тамошней водицы и водорослей, дрнг, попривыкнут к уступам и расщелинам рейнского дна, укрепят плавники и позовут нас. И тогда - привет! Дрнг. Дрнг. Ауф фидерзеен! Глядишь, постепенно, постепенно все отсюда слиняем. Друг за дружкой. Как однажды уже слиняли при Лодовико из Болоньи. Человек из Рима добирался в надежде на нас, искал, волновался, а нас просто не оказалось на месте. По сей день небось ищет. Стыдно. Ей-богу! Дрнг... Но разве так можно, батоно Элизбар? Разве ж так можно? Дрнг. Это уже слишком. Во всем видите только плохое дрнг. Разве Давид Строитель не посылал юношей учиться за рубеж?! Посылал, разумеется, посылал, но посланные Давидом Строителем возвращались философами, а на посланных нами по возвращении пробы негде ставить. Будь моя воля, научил бы их уму-разуму, обломал бы рога и воткнул в то самое место, которое используют не по назначению. Но это уже другой разговор. Это уже, выходит, демократия. А вообще-то говоря, кому какое дело! Дрнг. Вас послушать, так мы все изменники и предатели. Ну и что? Что в этом нового? Так устроен род человеческий: или ты изменяешь, или тебе изменяют. Не говоря ни о чем дрнг другом, дрнг, дрнг придет время - собственная память изменит. Дрнг, дрнг и еще раз дрнг. Не надо над всем насмехаться. О черешне и "Энисели", надеюсь, не забыли? После ужина. Помним дрнг, помним. Ужин еще не скоро. От черешни с "Энисели" все беды, с них все и пошло. Человек не может сказать правду. Даже если не робеешь - неловко: ты гость, он хозяин... Будет, Бога ради, будет! Так все можно оправдать. Дрнг. А ты попробуй не оправдай. Сейчас в моде открытые письма. Время закрытых писем прошло. Валяй, что хочешь. Раз такое дело, давайте опять послушаем Элизбара. Он все собирается, собирается, но никак не разродится... Большое спасибо, не скрою - очень волнуюсь. Никогда бы не подумал, что придется выступать перед вами, тем более здесь, в этом земном раю. Скажем
так - в комфортабельной и жестко лимитированной эмиграции. С одной стороны, ты в самом центре родины, в ее сердце, и вместе с тем невероятно далеко. Как сказано у поэта - келасурские чайки3 кричат над Курой, просят помощи, но мы не слышим.
– ---------------------------------------------------------------------
1 Речь о басне Акакия Церетели, высмеивающей ренегатов-перерожденцев.
2 Грузинская поговорка.
3 К е л а с у р и - приморский поселок близ Сухуми.
– ---------------------------------------------------------------------
Что-то в этом роде я и сам недавно сказал, но, кажется, во сне... То есть в более основательной эмиграции, в Германии, в Ванзее... Наверное, это тоска по милому Квишхети откликнулась во сне Ванзее... Впрочем, взор юной еврейки, исполненный грузинского достоинства, дает нам надежду, что мы непременно спасемся, даже не пошевелив для этого пальцем. (Молодец, Элизбар, браво!). В самом деле, здесь, в этом Эдеме, трудно поверить, что где-то льется кровь. К тому же не чья-то, а твоя. Что горит земля. Твоя земля... Все мы знаем Зураба. Он охотно показывает свой шрам от горла до живота, похожий на границу разорванной пополам страны. Вывалившиеся в траву внутренности он сумел запихнуть назад прежде, чем потерял сознание. А как только пришел в себя, вместо автомата взял в руки косу. Косит траву в лугах над Квишхети... Шсшсшсшс... Сшсшсшсш... Сшсшсшсш... Нам напоказ широко и ладно машет косой, словно хочет сказать, что это дело ему по душе... Рад зрителям. Зритель - единственная награда за проявленную на войне смелость, если угодно, за глупость в нынешнем понимании. Мы же, заложив руки за спину, разглядываем его издалека, как музейный экспонат, как последнего представителя исчезнувшего вида. Сшсшсш. Шсшсш. Парень худой, но жилистый. Гибкий, как камча. Всем твердит одно и то же: если б нас не продали, мы уже раз десять могли бы выйти к Псоу1. Досадует. Переживает. Мается. А мы отдыхающие - улыбаемся. Не верим. Вообще не верим, что такую страшную рану он схлопотал на курорте. Скорее всего, попал в аварию, а нам лапшу вешает на уши, выдает себя за героя - заступника отечества, патриотствует, как какой-нибудь кандидат в депутаты. Мы многозначительно улыбаемся друг другу матерые свидетели всевозможных хитроумных комбинаций... Рады бы, но не верим. Дрнг. На нашей башке разве что мельничный жернов еще не вертелся, а все остальное было. Дрнг. Батони Леонтий бежал из тюрьмы еще во времена Тифлисской и Кутаисской губерний, причем дважды. Один раз через подземный лаз. Сам его копал вместе с другими. Копал, копал и докопался - вылез в республике грузинского Ноя. На радостях забыл об опасности и недобрым словом помянул бывшего шефа полиции дрнг дрнг, в результате еще до возвращения домой был жестоко избит на улице неустановленными лицами, но это не сказалось на горячих чувствах к обновленной родине, и в конце концов ему пришлось выпрыгивать из того печально знаменитого вагона, в котором старший Ражден Кашели расстрелял участников волнений двадцать четвертого года дрнг, кровь ручьями текла из щелей, а заколоченные в вагоне пели "Мравалжамиэр", но не добитые Ражденом Кашели вскорости попали в руки Антону Кашели, на допросе у которого батони Леонти дрнг оставил на столе два передних зуба, в чем открылся за несколько месяцев до смерти в тени душистой липовой аллеи, гудящей от пчел, только эту обиду с собой уношу, не могу себе простить, дрнг, признался простодушно. А батони Пимен, по обыкновению, обсмеял эмоциональное признание и утешил в своем стиле - умный человек, а о зубах печалишься, не зубы мы теряем, милый ты мой, а землю, море, небо теряем, дрнг, солнце и луну (наших отца с матерью)2 вместе с сонмом звезд (сестричек и братьев), дрнг...
– ---------------------------------------------------------------------
1 Река на границе Грузии с Россией.
2 Перекличка с грузинской мифологией.
– ---------------------------------------------------------------------
Всего-то в двухстах километрах, в мандариновом саду, где второй год не собран урожай, смердит недоенная убитая корова. Может быть, это та самая корова, которая напугала Элисо. Она и здесь, и там. Здесь она медленно, лениво, с надменной избалованностью пересекает покрытую асфальтом тропу, идущая сквозь собственный запах, как через незримый туннель, и перед пропускающими ее курортниками медленно, лениво исчезает в придорожном кустарнике. Там же она мертвая лежит в мандариновом саду, и над ее выменем, липким от скисшего молока, вьются мухи. А пониже, у морского берега, в мутно-зеленой воде гигантскими медузами колышутся раздутые тела сначала изнасилованных, а затем зарезанных женщин (возможно, что и наоборот). Среди них и Элисо. Но она живая. Плавает. Нет, не плавает, лежит на воде. Отчаянно перебирает зыбкими, как водоросли, руками и ногами, не для того, чтобы плыть, а чтоб уклониться от раздутых тел. "Сейчас же вылезай! Нашла время купаться!" - кричит Элизбар. "У меня много времени, потому что я брошенная и покинутая женщина!" - отвечает Элисо; она вскрикивает с жеманством курортницы, когда плавающие мертвые тела касаются ее... А потому, как бы это вас ни задело, я скажу, над чем работаю, чем собираюсь порадовать публику. Сегодня не время играть в прятки ни с жизнью, ни со смертью, ни, само собой разумеется, с Ражденом Кашели. Именно к Раждену хочу обратиться, так сказать, посредством прессы. Нынче возможно и это. Сами просят: только скажи, что у тебя на душе, хоть последними словами обложи! Своеобразный метод массового допроса. Хочешь открытым письмом назови, хочешь закрытым. Жанр затрудняюсь определить, вполне может быть назван и просьбой. Даже скорее всего, просьба. Просьба раба, но вольноотпущенного, а стало быть, более осторожного и хитрого, чем до освобождения, поскольку тогда ему нечего было терять, а сегодня есть - хотя бы устный документ об освобождении, при том что он и сегодня весь, с потрохами, принадлежит тому, кто вчера на словах освободил его. Я обращаюсь к вам с просьбой, ибо только вы можете спасти того, чье уничтожение поставили целью. Или не ставили дрнг даже не ставили дрнг вовсе не ставили целью, но все равно уничтожаете - невольно, по привычке, исходя из каждодневных, малозначительных и сугубо личных проблем... (Браво, писатель!) Погодите, не мешайте... И без вас не складывается.
Вам - что, вы успели! А как быть нам - живым?! Но наступит день, и если не я, то другой, гораздо более... Впрочем, это не будет иметь ни малейшего смысла, если мы не убережем детей и ослов... (И впрямь браво, братец! Вот что значит художник слова). Что же касается идеи о просьбе, то она явилась сама собой, как все гениальное. Как понимаете, силовыми методами или дракой я все равно ничего бы не добился. Не забывайте, что дело происходит во сне, и во сне пришла идея. В нашей литературе сон занимает заметное место. Проснись, не спи... Все сон и сон... Лишь однажды, но только во сне...1 И так далее, и так далее. В сущности, как сказал великий испанец, жизнь есть сон...2 И вот как-то ночью просыпаюсь с тем же настроем. И текст готовенький - кто-то положил мне в голову, спящему. Это случается сплошь и рядом. Писательские штучки-дрючки вам не хуже моего известны. Надо как можно точнее запомнить явленное во сне и как можно оперативнее перенести на бумагу, чтобы по пути не растерять свежесть и живость. Вот и вся заслуга нашего брата. У кого лучше память и кто не ленится записывать, наверное, тот и есть лучший писатель. Это я узнал от вас. Не обессудьте, если в сказанном послышится нотка хвастовства, но я незамедлительно дрнг незамедлительно дрнг незамедлительно переношу на бумагу то, что надиктовали небесные силы. Так же оперативно я перенес на бумагу текст сего обращения. (Или просьбы?) Сознаю, что это не письмо Нестан и не завещание Автандила3, но некоторые достоинства позволяют упомянуть его рядом с нетленными шедеврами поэзии. Во всяком случае, смысл и назначение у меня те же - кто-то кому-то доверяет сокровенные мысли, желания, устремления... И в то же время указывает пути выхода из ситуации, разумеется, в соответствии с собственным опытом и пониманием. Все зависит от того, кто кого учит, что у кого на душе и кто к чему стремится. А потому, прежде чем перейти к тексту, хочу еще раз дрнг хочу еще раз дрнг еще раз дрнг (о Господи, что же это такое, совсем с ума съехал!), хочу еще раз дрнг (хоть нас пощади, убитым по распорядку положен отдых, дай отдохнуть!). Нет, текст невелик... Не бойтесь... Однако считаю нужным еще раз подчеркнуть особое значение обращения (или просьбы?) как для убитых, так и для пока еще живых, дрнг, впрочем, ничего не получится, если нас не поддержит сам адресат обращения (или просьбы?), другими словами, не увидит мысленно услышанного и не восчувствует увиденного, дрнг, к примеру он в пещере, в колодце, в катакомбах, и осталась единственная спичка... Или же за ним гонится голодный безжалостный зверь, а перед ним ров, последнее препятствие, за которым жизнь и свобода. Но ров наполнен его испражнениями, старательно и с регулярностью производимыми в течение всей жизни. Перемахнет на ту сторону - спасется. И не просто спасется, а простятся все грехи. Не перемахнет - пусть винит себя. Да, но при чем тут я?
– справедливо спросит адресат обращения (или просьбы?), и мы твердо и однозначно ответим: потому, что... потому, что... потому, что нет другого выхода. Не существует. Он сам поставил себя в такое положение. Нашу и впрямь несчастную родину могут спасти только ее предатели. Парадокс? Согласен, но в то же время, как сказано, это единственный путь к спасению. Спасешь родину - спасешься сам, а нет - знаешь, что тебя ждет. Выбор за тобой. Теснина узка и извилиста... А охрана многочисленна и сильна... Но все же это путь, и он может обернуться дорогой спасения, если избавиться от охраны. Вот минута мужества! Тут не нужны ни отвага, ни кольчуга. Просто на этот раз надо изменить тому, ради кого прежде предавал своих. Так что, будь это я или кто-то другой, для кого предательство стало призванием и потребностью, привычным и каждодневным делом, однажды должны плюнуть в глаза искусителю и отречься от сомнительного предназначения... Дрнг. Маладэц. Элизбар, маладэц4, вот это я понимаю, свояк!
– ---------------------------------------------------------------------
1 Строки из популярных стихов и романсов.
2 Речь об испанском драматурге Кальдероне.
3 Персонажи поэмы Руставели.
4 В тексте по-русски.
– ---------------------------------------------------------------------
Вот это родство! Только не говори - "Я тебе не родственник!". Родственник, да какой! Дрнг. Теперь никто и ничто не разорвет наших уз... Напротив, именно по причине родства мы с тобой войдем в историю, если тебя кто и вспомнит, то благодаря мне, а на книги не надейся, мой дорогой, дрнг, книги - пустое. Дрнг. Дрнг. Напрасно думаешь, что мы не понимаем, в кого ты бросаешь комья грязи, расстрелянных покойников натравливаешь на меня, напрасно, дрнг, дрнг, оставь бедолаг в покое, они и без того были не в себе. Лучше покажи хоть одного живого человека, который думал бы, как ты, и я заткнусь... Если предательство мое призвание, стало быть, это моя собственность, причем частная. Ведь так?! А частная собственность, мой дорогой, неприкосновенна. Не забывай, чему учит нас демократия! В демократии - наше спасение, Элизбар. Во всяком случае, на сегодняшний день. Помнишь, как нас собирались вздернуть на дереве? На платанах проспекта Руставели. Но фигу им, фигу и еще раз фигу. Вместо спелых плодов посбивали незрелые. Ежели ты демократ, оставь Кашели в покое, а ежели не демократ, то выходишь хуже всякого Кашели. Умница, кто до этого додумался!.. Черешня и "Энисели", господа! Вы заслужили после ужина. Дрнг. Погодите. Дайте и ему сказать. В конце концов, писатель говорит! Чушь! Ничего хорошего не скажет, поверьте моему опыту. Но что-то же должен все-таки сказать. Пока не выскажусь, не успокоюсь ни во сне, ни наяву. Хотя и сам уже явь от сна не отличаю. Говорю вам, постарел, а вы не верите. А, собственно, почему чушь? Говорю, что думаю. Но именно это и называется - бред сумасшедшего, тут вы правы. Однако, если это сон, не лучше ли хотя бы во сне сказать все, о чем умалчиваю по причине, вот именно, родственных отношений?! Сон - это плохо замаскированная явь. Во сне говоришь и делаешь то, что сделал бы наяву, если бы господь Бог создал тебя посмелее, но сплю ли я? Тогда почему все слышу?! Обед пришел!
– крикнул кто-то. Обеда не помню. Потом зудел овод. Я поленился раскрыть глаза. Вообще-то забавно - отправиться на войну и пострадать от укуса овода. В этой вони не то что обедать - спать невозможно. Разве что прикемарить, как говорят ребята, прикрыть глаза. А если откровенно, то я сознательно закрываю глаза на правду. Не хочу посмотреть в глаза действительности. Похоже, я очень устал. Сначала нас томили в аэропорту сперва в Тбилиси, потом в Сухуми. Вчера наконец загнали в траншеи, в эту могилу, но тут вонь достала. Слишком уж я чувствителен для солдата. И слишком эмоционален. Короче, типичный фраер. Солдат - это боевая единица, свободная от эмоций, безликая, бесцветная, бессмысленная, механически выполняющая команды, даже самые идиотские. Он постоянно роет землю - вроде крота. Не видит ничего, кроме своего окопа. Да и не хочет. Часами, сутками, неделями может разглядывать корни несуществующих деревьев, свисающие в окоп, как толстые дождевые черви, и думать, к примеру, об оставленном в Тбилиси деградирующем обществе, о жене, чьи ожидания он обманул, о несчастной дочери, о недописанной книге... Как, по-вашему, когда наши парни выйдут к Псоу?
– худенькая девочка журналистка напирает на полевого командира. Ну, а все-таки... Ну, приблизительно!.. Не знаю, что и сказать, милая девушка, начальство вперед не пускает, ребят еле удерживаем, хоть веревками вяжи... С боеприпасами неважно... Хм, хм... боеприпасы у русских покупаем, зелье - у абхазов... Короче - посмотрим. Должны победить. Иначе нельзя... А дышать прямо-таки невозможно. Это запах мертвой земли. Земли и корней. В таком смраде не уснешь. Надо выпить тазепам. Лень. Сижу на нем. Как они выносят эту сырость?.. Недавно кто-то спросил время. Было два часа. Сейчас, наверное, уже три. Приблизительно. Сколько же это получается? Из сорока вычесть пятнадцать - двадцать пять. В лучшем случае, осталось еще двадцать пять часов. Но главное, что нет выхода. Точнее, нет безвыходных положений. Нужны только воля и решимость. Способные сломить волю и решимость врага. Никто не требует необычного и невозможного. Разве нам не попадались излечившиеся пьяницы? Или шлюхи? Или наркоманы? Антон - неплохой парень. Он должен это прекратить. Должен спастись. Если поймет суть войны и освоится на передовой - спасется. Очистится огнем и мечом. И будет огнем и мечом крещен для новой жизни. Много заблудших ягнят блеют здесь. Они еще не знают, что такое жизнь. И все нуждаются в спасении. Спасение или в них, или его вообще нет. Среди них и та веснушчатая девчонка... Несчастная. Сначала ее изнасиловали на глазах у родителей, потом у нее на глазах родителей убили. Здравствуйте! Вы действительно писатель? Ребята сказали. Приехали воевать или посмотреть?.. Хотите о нас написать?.. Пока ничего, держимся... Я самая веснушчатая девушка на всем побережье... Но спасение есть. Надо пасть на самое дно, достичь вершины падения, чтобы потом возродиться. Спасение где-то здесь, рядом... Может быть, даже в нашем окопе... Я знал одного завязавшего наркомана, это был дядя моего однокурсника. Ох, крутой! Что называется авторитет. Даже самая отпетая шпана так его боялась, что перед нами заискивала. Сейчас его уже нет в живых. В год нашего поступления в университет он вышел после последней отсидки. В тюрьме и к наркотикам пристрастился. Иначе бандитскую жизнь не выдержишь... Короче, когда в очередной раз вышел из тюрьмы, задумался: браться за старое или попробовать другую дорожку? В один прекрасный день, стряхнув остатки тюремного дурмана, глянул на себя со стороны - и не понравился. Хуже - ужаснулся. Человек на вершине низости, так он сказал. Бандиты любят высокопарные выражения. Но у него оставалось чувство собственного достоинства. А это главное условие. Без него ничего не исправить. Да и бессмысленно. Я думаю, даже в масштабах страны достойный бандит лучше недостойного ученого... Чувствуя, как его начинает трясти и выкручивать, просил мать завязать ему руки за спиной. Своими глазами видел, когда гостил у них в деревне. Никому не доверял только матери: мол, она сильней всех меня жалеет, а потому крепче вяжет. С завязанными за спиной руками, бешеный носился по двору, как пес, грыз деревья и с окровавленным ртом выл на всю деревню. Не скрывал своей беды. Не стыдился ее. Только сам мог себе помочь, другого спасителя не было. Он сознавал это и боролся в одиночку. Без товарища. Без подруги. Без врача... Мать только вязала его по рукам, а потом била себя в грудь и робко причитала за его спиной: - Сыно-ок, сыно-ок, сыно-чек...
– словно провожала в последний путь. В общем, так оно и было... Но сын добился своего. Одолел болезнь. Родился заново. Нет, не так: не родился заново, а новый, совершенно другой человек пришел в мир как результат благородной цели и неколебимой веры - добрый, справедливый, отзывчивый, заступник слабых и помощник немощных... Соседи клялись его именем. Его матушка нарочно, без всякого дела выходила из дому, чтоб слышать на каждом шагу хвалу своему сыну, и не могла наслушаться. А он устроился на работу, обзавелся семьей. Но вскоре умер. Жалко. Сердце подвело. Видно, порядочная жизнь трудней, чем ему представлялось. Однако главное, что он успел исправиться. Вернул себе имя и облик человеческий и, очистившийся от грехов, предстал перед Господом... К чему я припомнил такую длинную историю? Исправиться можно - при желании. Если очень захотим. Так я начинаю свое обращение... Да что свойство, с меня довольно и того позора, что мы с тобой современники. Но как ни парадоксально (как бы ты ни удивился), один ты и можешь спасти то, что без устали истребляешь, вслед за своими предками сделав это своей профессией. Когда в очередной раз подступит жажда предательства, прижмет нестерпимо, люто, попроси кого-нибудь - да хоть Фефе или мою дочь - завязать руки покрепче и залепить рот пластырем. Или просто запереть в уборной. Не может быть, чтобы не подействовало. И ты исправишься. Всенепременно. А значит, спасешься. А после, даже если погибнешь - перережут глотку осколком бутылки или в лепешку расплющит ржавый грузовик, ты все-таки почувствуешь облегчение, успеешь пережить невыразимое словами блаженство - то, что называют воскрешением, прозрением, возвращением домой. Ведь ты подобно крысе слепо и бездумно копошишься в катакомбах рабской гордыни. Прошу, умоляю! Попытайся, попробуй - хотя бы ради наших детей!.. Я готов встать перед тобой на колени... (Элизбар! Папа! Дядя Элизбар!) Эта земля и это небо никуда не денутся, а вот с исцелением можно и опоздать. Даже у предателей время ограничено. Даже предатель в его власти. Так что не надо обманываться, будто предательством можно заработать бессмертие. Ни в коем случае! Возможно, кто-то из нас, ныне живущих, да хоть тот же Ражден Кашели, надолго останется в памяти - поколение за поколением будет проклинать его имя, но что общего имеет такая память с бессмертием? И возмечтает он о самой простой и обычной смерти, но и в могиле не найдет покоя. И там настигнет его переходящий из поколения в поколение гнев оскорбленного, униженного и расстрелянного народа. Дрнг. Пока есть время, дрнг, давайте выжжем, выкорчуем из себя постыдную, губительную склонность. Дрнг. Иного спасения нет. Дрнг. Либо на веки вечные зарекаемся предавать, либо сейчас же, немедленно предаем тех, кто сделал из нас предателей. Спасем родину вместе. Не отречемся от ее бедности. Не постыдимся мизерности размеров. Не укорим за невзрачность. Любая мать прекрасна! Возьмемся за ум и вернемся домой - и сбежавшие, и те, кто только наладился... сидящие на чемоданах... Гуси, гуси, домой! В пору нашего детства была такая игра... Первым делом сложимся, скинемся по грошу, маленькими книжками издадим наши басни и поговорки - мудрость предков. И станем носить их у сердца - в нагрудном кармане. Будем читать несколько раз на дню, как молитвослов. Будем заучивать, как заучивали марксизм... Можно вместе, можно врозь. Хотите вслух, хотите про себя. Может быть, хоть так мы избавимся от рабской гордыни и честолюбия... Может быть, хоть так отучимся заноситься и щеголять своим рабством... Вернем изгнанных, раздаренных и распроданных детей и вместе с ними отскребем наши загаженные отхожие места... Вывезем свой мусор на свою свалку... И хотя бы в глубине души признаем, что без родины цена любому из нас - ломаный грош. Кто еще станет нас терпеть?! Только мы посочувствуем друг другу. Только нас огорчит наша никчемность. Домой! Домой! Назад... Дрнг. Это мы понимаем, доходим своим умом. Петрим - сказали бы здесь ребята. Отрекшийся от родины гол. Сомнителен всем и каждому. Потому и растаскиваем ее крохи по новым берлогам. Воспроизводим кусочек родины под чуждым небом. Обманываем как приютивших нас - видите, какой прекрасной родины мы лишились; так и отвергнутую родину - и здесь, вдали мы тоскуем по тебе. Иначе на что нам в Германии встрепанный тушинский палас?! Или в Америке мингрельский чонгури?! Или губастый шрошский кувшин в Нидерландах?! Домой! Домой! Домой! Дрнг. Дрнг. Хватит! Накривлялись. Будь на то моя воля, кнутом бы погнал вас вперед, вернее, назад, на несчастную, униженную, оскорбленную родину, которой нечем внушить любовь, не по силам накормить, согреть и обнадежить... Вот мы и невзлюбили ее, и то же внушили детям - раньше, чем они научились различать черное и белое. Как садовые скамейки, перекрасили их соответственно сезону. Не дали времени опериться. Лишили выбора. Дрнг. Хуже! Вместо них и от их имени сделали свой выбор. Дрнг. Но родину не обмануть. Она знает нас как облупленных. В какие бы наряды ни рядились, для нее мы неблагодарные, сбившиеся с пути дети... И, в конечном счете, опять же ей придется позаботиться о нас. Как бы мы ни заносились, как бы ни сторонились, в конце концов ей принимать нас в свое священное лоно, когда, уставшие от пустых блужданий, подавившиеся черствым хлебом чужбины, мы испустим дух постыдно, как европейское сопрано Цуца Одишари пустила ветры, наклонясь над бутылкой... Дрнг. Дрнг. Дрнг. Вот так! Благодарение Господу и, разумеется, отдельная благодарность Раждену Кашели. Без внешнего воздействия жемчужина не рождается ни в природе, ни в лаборатории... Теперь важно перенести все это на бумагу, по возможности быстрее и полнее. А для этого нужно, как минимум, две вещи: остаться в живых и застать Тбилиси на прежнем месте. Но, так или иначе, свое ты сказал. Теперь очередь за ними. Все. Теперь постараемся все-таки заснуть. Или хоть минуту-другую подумать о хорошем. Если у тебя нет ничего хорошего, за что же ты воюешь?! Хороша она, или плоха, но настоящая Грузия в этом окопе. А значит, жизнь продолжается. И война только подтверждает это. Вот и день занялся такой, какой ты любишь исполненный нешумного, затаенного, спокойного биения жизни, как бы чуть одурманенный лягушачьим кваканьем, птичьим щебетом, шуршанием, стрекотом и шевелением мелкой живности в кустах и травах. Но все-таки где? Здесь или в Квишхети? В сущности, это не так уж важно. Все едино. Всюду одно и то же. Муравьи набежали на жабу, раздавленную на асфальтовой дорожке. А-а, вот ты кто! Как выяснили ученые, муравьи тоже никогда не спят... Чуть ниже по склону блестит в траве серебристый хвост гадюки - жертва мальчишечьей охоты. Вы замечали, как уместна на сосне белка? Интересно, что она думает, когда разглядываешь ее снизу? Наверное, гонит тебя прочь - убирайся, убийца... Она не доверяет человеку, потому что умнее человека. Инстинкт предупреждает будь осторожна, он убийца по природе, может убить тебя ни за что, как и человека. Белка легко и неслышно перескакивает с ветки на ветку, с дерева на дерево - как любопытный или, точнее сказать, как жадный взгляд с предмета на предмет, с одной драгоценности на другую. Запах сосны все сильней. Дрнг. Или что-то горит? Если горит, то что-то хорошее, пахучее, Дрнг. Родина - вот что горит! Дрнг. Человек может все отдать за запах родины. Но сгнившие корни, даже родные, смердят. Дайте мне запах родины. Сдачи не надо. Плачу жизнью. Но, как ни парадоксально, в дни, когда все идет на продажу, запах родины не продается. Родина - да, а ее запах - нет. Запах остается в опустевшем пространстве... Дрнг. Дрнг. Дрнг. Элизбар, Элизбар, Элиа! Не думай о нас только плохое, вспомни что-нибудь хорошее. Не забудь, что после ужина ты приглашен к свояку. "Энисели" и черешня с дерева... Придется пойти. Иначе скажут, что у Лизико нелюдимые родители. Дрнг. Пойдешь, мой дорогой. Непременно пойдешь. Понервничаешь, попсихуешь, поплачешься своей Элисо, но в конце концов отправишься вверх по дороге, ведущей вниз. И на этот раз не сумеешь отказать. "Энисели" и черешня! Обычная приманка. Еще говорят привада.
Можно - сперва черешня, потом "Энисели". От перестановки слагаемых сумма не меняется. Ну, право, так ли уж важно, признал ли ты родство с Кашели по настоянию Элисо или же из симпатии к Антону закрыл глаза на их общеизвестные "заслуги"... Какое это может иметь значение, если ты вообще считаешь возможным жить в одном пространстве и в одно время с Кашели и с первого же шага, с первой минуты, как что-то понял и осознал, не поставил целью их искоренение любой ценой... Чем теперь толковать сны и разгадывать приметы, лучше молчи. Молчи, коли Бог убил! Хоть сейчас не обманывай себя, будто сидение в этом окопе что-то значит и что-нибудь изменит. Для начала хотя бы объясни этим мальчишкам, где главный враг, с чего надо начинать войну и от чего освободиться, чтобы заслужить свободу. Где зарыта собака? Ведь ты знаешь. Только это и знаешь, но не смеешь сказать. Сперва удерживала дружба Лизико и Антона, потом кумовство Фефе и Раждена, а теперь стыд... Стыд и страх, что тебе не поверят и разоблачение зла (слишком, слишком запоздалое!) сочтут местью отца за позор дочери... Но, как ни крути, в итоге виноват ты один. Ты упустил все шансы. А время - строгий судия. Кашели всегда жил, как хотел, и делал, что хотел, для чего и был явлен на свет; ты же напротив - жил не своей жизнью и делал не свое дело. Итог не замедлил сказаться. Из тех, кого ты лишил способности смотреть правде в глаза и постигать истину, первой оказалась дочь. А потому ее растоптанная честь и дышащая на ладан жизнь на твоей совести... Ты сам растлил родное дитя. Во всяком случае, без твоего молчаливого согласия и тайной поддержки этого бы не случилось... Лизико не лежала бы сейчас с перебинтованными запястьями в темной, грязной психбольнице, без врачей и без присмотра.. Ни мужняя жена, ни отцовская дочь... Дрнг. Теперь старания и забота Элисо мало чем помогут. Метаться по темному коридору психушки, наступая на вывалившиеся паркетины, и выть по-волчьи не призвание родителей, а их трогательная, душераздирающая обязанность. Элисо должна это понять. Надо как-нибудь докричаться до нее. Ты увез даже заготовленные письма, а писать отсюда бессмысленно. От Сухуми до Тбилиси разграблены все почтовые отделения. Что унесли грабители? Шиш! Но не в этом суть. Главное, что решились. Дали себе волю. Вооружились и напали на свою родину. Дрнг. Так что думай, как помочь этим мальчишкам, как их спасти... Можно ли и нужно ли это... Для чего и для кого спасать? Для тебя или для Кашели? Кому они нужны - такие? Тебе или Кашели? Бессердечные, безбожные, беспомощные... Дрнг. Проснитесь, батоно Элизбар! Дрнг. Приехали. Конечная. Дрнг. Гумиста. Дрнг. В мандариновом саду лежит убитая корова и смердит. Второй год урожай сохнет на кустах. А море по-прежнему ослепительно сверкает под солнцем. Ты же сидишь в окопе на собственном рюкзаке и клюешь носом, как Гиго из "Родной речи"1.
– ---------------------------------------------------------------------
1 Персонаж из учебника Якова Гогебашвили.
– ---------------------------------------------------------------------
Столько еще соображаешь. Схватываешь сквозь дрему. Но отделить сон от яви не получается. Ну-ка, попробуй, сосредоточься... В пяти шагах поперек траншеи положено бревнышко. С бревнышка свешивается брезент, вроде театрального занавеса на нынешних спектаклях. По ту сторону занавеса на невесть где раздобытом матрасе лежит "самая веснушчатая девушка на всем побережье", тронувшаяся умом Ингира - голая, в чем мать родила. А по эту сторону - очередь из солдат: сидят на дне океана, курят, поплевывают между ног, похабничают, подначивают друг друга. Сейчас за занавесом Боря из Сухуми. "Кончай, Боря! Врагов прорва, а ты на нее все силы кладешь!" ощеряется Вахо из Шорапани. Остальные регочут, сипло, взвинченно. Дрнг. Дрнг. За траншеей на чудом уцелевшей чинаре стучит дятел и ничуть не интересуется тем, что происходит на земле. Дрнг. Антон тоже среди ребят, ждущих своей очереди. Их могло быть больше: ночью из траншее вынесли четверых убитых. Антон ждет вместе со всеми, но в отличие от остальных ужас как не хочет идти за брезентовую занавеску. Он держится, как пристало тертому блатарю, на самом же деле ужасно волнуется. Больше того - боится. Он, конечно, знает, кто лежит на матрасе за брезентовым пологом, но почему-то видит перед глазами Лизико, тоже в чем мать родила. "Помнишь?" многозначительно улыбается Лизико. Конечно, Антон помнит. У них был тайник под старой елью, выстланный осыпавшейся хвоей и клочьями паутины, пропахший этой нагретой хвоей и одуряющим запахом Лизико. Там, выхватывая друг у друга, они читали книги из библиотеки Николоза... "И нарекут нас прелюбодеями, блудодеями и шлюхами, а рожденных нами выблядками безродными. И поругано будет имя наше, и весь народ поднимет голос на поругание". Вот уж что сбылось, так сбылось! Для Антона по ту сторону брезентового полога Лизико... Лизико утоляет похоть солдат, возбужденных страхом и острой, смертельной опасностью. "Я не изменила, а пожертвовала собой, кретин! Только так сумела раскрыть тебе глаза...
– говорит она резко.
– Я растоптала свой род, опозорила, осрамила и обезглавила. Прелюбодеяние мое беспримерное и непотребство постыдное... Не подходи ко мне. Не подходи! Не подходи!" кричит как сумасшедшая и глубже лезет в колючие дебри; изорванное платье задралось, ляжки в кровь исцарапаны... "Девам порочным не прикроет срама парча златотканая". Да, да, порочная. Стерва. Шлюха. Сука... Камень на моей могиле. И все равно - самая желанная из женщин. Такова реальность. Таков итог трехдневных раздумий, терзаний и самоунижений, если угодно - приговор, не подлежащий обжалованию. Дрнг. Дрнг. Дрнг. По ту сторону Гумисты на поросшем соснами склоне сидит девчонка-комсомолка и, прислонясь спиной к шершавому стволу, смежив веки, загорает под абхазским солнцем. Вернувшись домой, станет хвастаться друзьям-ровесникам. Кто ей поверит? Для многих Грузия - легенда, сказочная страна, вроде как не вполне реальная. Что-то среднее между раем и правительственным курортом. Возле девушки на траве ружье с оптическим прицелом, спортивное. По ружейному стволу ползет овод, от злости выгнул спину, растопырил крылышки. Девчонка-комсомолка приехала из Мурманска, и ей приглянулся кубанский казак, такой же, как она, доброволец. Да что там приглянулся - влюбилась по уши! Тупеет при виде него - полено поленом. А он - то есть казак, похаживает в казачьей дедовской фуражке набекрень, извлеченной из старинного сундука, в дедовских штанах с лампасами, а в карманах полно семечек поджаренных, и казак всю дорогу их лузгает крупными белыми зубами. "За одного грузина - одна горсть семечек, говорит он ей, влюбленной комсомолке, снайперше.
– А за так ничего не получишь. Усекла? Гляди и глотай слюни", - смеется, довольный своей шуткой. "Я за семечки не убиваю", - с трудом преодолевая оторопь, отвечает она, влюбленная, комсомолка, снайперша. От борьбы с неодолимой робостью на глаза набегают слезы; а еще оттого, что приходится городить чушь, хотя она давно на все готова. На языке вертится единственное слово: "Дурачок". "Смотри-ка!
– смеется казак.
– Никак ты ардзинбовский кадр?".
– "Ничей я не кадр. Я просто за слабых", - вздыхает влюбленная комсомолка, снайперша. "Вот это понимаю! Молодец! На, бери!
– Казак протягивает полную горсть семечек, но влюбленная комсомолка, снайперша не берет.
– Бери, говорю!
– притворно хмурится казак.
– Не в счет уговора. Премия вне очереди", - добавляет он с белозубой улыбкой, и сидящая под сосной девушка тоже улыбается, вспоминая этот разговор. "Дурачок. Дурачок. Дурачок..." - с невыразимой нежностью, почти с блаженством повторяет она. Дрнг. Скорей, батоно Элизбар, дрнг, быстрее бегите сюда, дрнг, нехорошо получается, дрнг, дрнг. Элизбар поспешно вскакивает, торопливо одергивает сидящий колом комбинезон и бросается, не зная куда. Видно, это у них в роду: его дочь точно также вслепую понесло через поле... Даже не вполне сознает, в Квишхети он, в липовой аллее, или в траншее, на берегу Гумисты. Только знает, что надо бежать. И бежит, как положено солдату. А-а-а! Вот оно что! Наверное, в расположение прибыл гость. К тому же важный. Один из членов госсовета, не менее значительный, чем два других. Побеседует с писателями, узнает их настроение. Дело обычное для любой власти....То-то все забегали, засуетились, захлопотали, приводят в порядок территорию. Но погода подвела. Сколько раз подмели дорожки, столько раз пошел дождь. Он смыл с деревьев все присохшее, налипшее, отмершее. Липовый цвет, разведенный в дождевой воде, придал асфальту гнусный желтоватый оттенок. И все-таки, невзирая на погоду, все вокруг выглядит празднично. Ну-ка, ну-ка, живее!
– призывает директор писательского дома отдыха и спешит куда-то. За ним - Элизбар. И все остальные: батони Пимен, Леонти, Диомид, Гоброн. Батони Михако... Бегут их жены. И косари с покосов... Словом - все. Бежит слабоумная Ингира, набросив на голое тело брезентовый полог. Бегут солдаты, дожидавшиеся очереди. Не видно только Антона. Нет, вот и Антон! Антон тоже с ними. А Фефе катит носилки. Лежащий на них Ражден Кашели тычет во все стороны волосатый кукиш. "Чеченцы! Чеченцы!" - слышен крик. Механиче-ские ворота кашелиевской дачи медленно, со скрежетом открываются, и во двор въезжает поблескивающая черным лаком карета. Четыре пары вороных запряжены цугом. На головах подрагивают помпоны, колышутся султаны. Кони неподвижны, а султаны колышутся, и помпоны подрагивают. Карета покрыта пылью минувшего века. С тех времен в Грузии все тени истаяли. С тех времен она вот уже в третьем обличье проходит испытание. К копытам коней налипла музейная грязь. Они хрипят, фыркают, пускают из ноздрей клубы горячего пара. Можно подумать, что на вокзал прибыл маленький паровоз, настоящий, но все же игрушечный, вроде того, который "железный нарком" подарил грузинским пионерам взамен сочинского края, Тао, Эрети и Лоре... Дверца кареты открывается, сбрасывается складная лесенка, и на нее ступает шевалье Жак Франсуа Гамба, в двадцатых годах девятнадцатого века консул Франции в Тбилиси, автор книги "Путешествие по Закавказью". Книга у него в руках, довольно невзрачное издание "Ганатлеба" 1.
– ---------------------------------------------------------------------
1 Издательство в Тбилиси - "Просвещение".
– ---------------------------------------------------------------------
На мгновение консул задерживается на ступеньках, отчего карета слегка накреняется, он раскрывает книгу и читает: "Экспортная торговля недостаточно развита, но здесь в изобилии имеются сотовый воск, мед, животный жир, конопля, древесина, бычья и воловья кожа... Климат умеренный, земля плодородная, для получения урожая ее достаточно слегка взрыхлить. В изобилии растут маслины, лавр, мирт, калина, а также фиги. Население в большом количестве держит скот, стада оленей, а также свиней. Рыбы в озерах и реках ловится довольно: знатных осетров, лососей, форели... Разводят кукурузу, просо, табак... Растят лозу, гранат, шелковицу... В лесах множество деревьев с исключительно прочной древесиной. По моему убеждению, если одно из таких деревьев, по названию уртхмели, удастся сделать предметом экспорта, мы сумеем строить на своих верфях суда гораздо более прочные, нежели из наших дубов. Медвежья шкура продается по 5-6 абазов, так же как и кунья. Лиса рыжая - 2-3 абаза. А зайцев такое множество, что их шкурки вовсе обесценены..." - "Изменник!
– кричит Элизбар.
– Предатель!" "Добропожаловатьсдрасьте!" - приветствует почетного гостя Ражден Кашели. Он похож на кесаря. Как в тогу, завернулся в простыню. Но для сына он мертв. "Наш гость понимает по-русски?" - спрашивает Раждена батони Пимен. "Я сам говорю по-французски", - отмахивается Ражден. "Изменник! Долой предателя!" кричит Элизбар. "Это уже слишком, батоно Элизбар", - строго, с кабинетной внушительностью выговаривает Ражден свояку. "Изменник?! Но почему?!" недоумевает Жак Франсуа Гамба.
– Разве я присягал вам или когда-нибудь клялся в верности? К тому же, когда я писал свое "Путешествие", вас уже не было... Или еще не было", - добавляет холодно... "В дополнение ко всей секретной информации вы объяснили русским стратегическое значение Гагрской бухты с прилегающими территориями и тем самым обрекли Грузию!" - горячится Элизбар. "Я объяснил это не русским, а вообще. Если угодно, объяснил тем, кто овладеет этими землями..." - говорит несколько озадаченный подобным приемом Жак Франсуа Гамба и, чтобы скрыть досаду, щелчком стряхивает с камзола цветок липы. "Грузия продана! Дети и ослы - в середину!" - кричит Элизбар... Кто-то сзади обнимает его, будто хочет увести, на самом же деле коварно просовывает голову в петлю. Элизбар шеей чувствует ворс и шершавость пеньковой веревки и в то же мгновение просыпается: за воротник комбинезона забрался овод, ползает, перебирает лапками. Может быть, это тот самый овод, что недавно ползал по прикладу снайперской винтовки на другом берегу Гумисты. Дрнг. Так и летает весь день с одного берега на другой. Дрнг. Но что происходит?! Что за шум?! Враг?! Атака?! Нет, хуже. Наши набросились друг на друга. Между собой заварушка. Точнее - все на Антона. Но Антон не сдается. Отбивается бутылкой из-под "Кока-колы", сделав из нее "розочку". Один против всех. "Что же вы творите над ней, сволочи! Такого враг не сделает!
– Глаза у него побелели.
– Для этого пришли сюда, падаль, сучье племя..." - "Брось бутылку!
– кричат остальные, удивленные озадаченные его напором.
– Брось бутылку, говорят!" Боря из Шорапани стоит голый, в одних ботинках. Шнурки тянутся по земле. "Брось бутылку!" - кричит он. Больше ему нечего сказать. А вообще-то что Антону за дело? Она ведь сама того же хочет... "Что тебе за дело?!
– кричит Боря, наливаясь злобой. В солнечном луче капля спермы на головке его члена сверкает, как жемчужина. Покрасневшие яйца свисают чуть не до колен.
– Тебя не спросили!" - кричит он Антону, постепенно уступая. Элизбар вскакивает От волнения он уже запыхался, уже обессилел. Толком не проснулся, но чувствует - надо немедленно что-то сделать. Пока ребята окончательно не посходили с ума. Иначе это может плохо кончиться. Ребята жаждут драки. Боя. Схватки. Их мучает оскорбленное самолюбие. Унижение. Стыд... Но политики, присягавшие в других местах, а здесь, у себя отдающие приказания, силой удерживают их, заживо гноят в окопах. И выпустят отсюда разве что для отступления. Вперед ни-ни! Впереди "брат", другого роду-племени, но "брат", к тому же младший, маааленький, слабый, однако стоит тронуть его пальцем, поднимет вопль на весь мир. А мир опять же обвинит тебя и будет прав. Что же ты только с ним проявляешь принципиальность?! Будто прежде ни камешка никому не уступил, всех шуганул, неприступный ты мой. Дрнг. Дрнг. Дрнг. Как говаривал современный Готлиб Курт Хайнрих фон Тотлебен, тоже в генеральском мундире: "Дался вам этот изгвазданный мазутом пляж! В конце концов, можно вовсе от морских купаний отказаться..." И солдаты - драчливые ребята, тоже пожимают плечами, разводят руками, почесывают в затылках... Нелегко разобраться в стратегии и тактике ползучей войны... Ни шагу вперед и полшага назад. Тихо, тихо, незаметно... Но почему? Чтобы обвести вокруг пальца своих и оказать содействие противнику... Но почему, я спрашиваю? Почему? У всех уже сердце в глотке. Зла не хватает. Все равно, на ком выместить злобу... Палец сросся со спусковым крючком, а когда нажмет, в кого выстрелит - без разницы. Кто-то уже передернул затвором автомата недобро, предостерегающе...