Годы прострации
Шрифт:
Приглашение я принял с радостью — мне было любопытно взглянуть на дом изнутри.
В холле толстая женщина в фартуке, стоя на четвереньках, натирала полы.
— Мистер Моул, это миссис Голайтли, моя экономка, — представила ее миссис Льюис-Мастерс.
Миссис Голайтли тяжело поднялась на ноги:
— Да как же, знаю я мистера Моула, видала его в «Медведе». Я записалась участвовать в его спектакле. Вы уже закончили пьесу, мистер Моул?
Я соврал, сказав, что надо еще пробежаться по тексту разок-другой, но в основном пьеса готова.
— Уж вы сочините для меня хорошую роль, — хихикнула
Я засмеялся в ответ, хотя мне было не до смеха, и экономка отправилась варить кофе.
Миссис Льюис-Мастерс провела меня в залу, располагавшуюся сразу за холлом. Я словно попал в музей антропологии. На стенах висели звериные головы, и повсюду стояли грубо сработанные африканские скульптуры. Перед камином, где тлели дрова, лежала огромная тигровая шкура с притороченной головой медведя. Предложив мне сесть на диван, покрытый шкурой зебры, миссис Льюис-Мастерс поворошила дрова, пока искры не взметнулись ввысь. Миссис Голайтли принесла поднос с кофейником, чашками, блюдцами и тарелкой песочного печенья. Водрузив поднос на слоновью ногу, служившую подставкой, экономка спросила:
— Так о чем пьеса, мистер Моул?
Пьеса называется «Чума!», сообщил я, и повествует о «черной смерти» и о том, как эта напасть изменила Мангольд-Парву.
Экономка приуныла:
— Жалко-то как. Говорят, я — вылитая Хетти Жак [37] . А мой муж твердит, что я даже смешнее.
— Спасибо, миссис Голайтли, — вмешалась миссис Льюис-Мастерс, — вы можете идти.
Уходила экономка, громко топая, и напоследок хлопнула дверью.
— Как все толстые люди, — сказала хозяйка дома, — миссис Голайтли обладает повышенной чувствительностью. Она уверяет, что растолстела из-за неправильного обмена веществ, но я вижу, как она питается — исключительно пирожными. Я хотела привезти моих африканских слуг, когда мы с мужем репатриировались обратно в Англию, но власти не пустили их в страну. Миссис Голайтли — вынужденная им замена.
37
Хетти Жак (1922–1980) — британская комедийная актриса, отличалась плотным телосложением.
Я восхитился головами на стенах и шкурами животных. Хозяйка сообщила, что все это зверье убито либо ею, либо ее мужем, и добавила:
— Надеюсь, вы не один их тех прискорбно политкорректных людей, которые считают, что убивать дикое животное неприлично. (Я издал нейтральный звук.) Мне думается, что те, кто ест плоть животных, не могут претендовать на моральное превосходство над теми из нас, кто убивает ради острых ощущений.
— Вы все еще охотитесь? — спросил я.
Выяснилось, что миссис Льюис-Мастерс более не способна управляться с ружьем, потому что у нее катаракта и дрожь в пальце, которым надо нажимать на спусковой крючок.
Я поинтересовался, чем же она занималась в Северной Африке.
— Мы с моим покойным мужем импортировали верблюжьи аксессуары. Суданцы высоко ценят своих верблюдов и на праздники любят их наряжать.
Я вообразил верблюдих в туфлях и с сумочками в тон. Из углубления в слоновьей ноге миссис Льюис-Мастерс извлекла альбом и показала фотографии: она с супругом, импозантным белым мужчиной, в окружении темнокожих африканцев в хламидах и очень симпатичных верблюдов, украшенных гирляндами, колокольчиками и кистями.
Ткнув дрожащим пальцем в особенно статного верблюда, хозяйка сказала:
— Он был моим любимцем. Со мной на спине он преодолевал сотни миль по пустыне. Звали его Дункан.
Провожая меня до двери, миссис Голайтли шепнула:
— Спасибо, что не отказались зайти и посидеть с ней. Я-то эти верблюжьи истории уже сто раз слышала. Еще придете?
Ну почему со мной всегда так? Почему пенсионеры жаждут моего общества? Я не могу взвалить на себя еще одну старушку.
Суббота, 22 сентября
Вчера, когда я сказал Георгине, что меня направили к урологу, она разрыдалась:
— Я смотрела про простату в Интернете. Уверена, с тобой все будет в порядке, Ади. Ты довольно молод и в общем крепок, а если все очень плохо… не сомневаюсь, ты быстро поправишься.
Как мне хотелось заняться любовью с женой прошлой ночью! Но проклятая простата, словно ревнивый любовник, встала между нами. Георгина успокаивала меня, мол, это неважно, но я-то знаю, что важно.
Воскресенье, 23 сентября
До сих пор я скрывал от родителей свою болезнь, опасаясь истерики матери и равнодушия отца, который целиком поглощен собственным здоровьем. Но сегодня утром зашел к ним, чтобы поставить их в известность, однако они слушали «Арчеров», и я не стал им мешать.
Отвлекал себя от грустных мыслей работой: вытряхивал горшки во дворике за домом, собирал в корзину последние помидоры. Георгина вынесла мне чашку кофе, и мы посидели на слабом осеннем солнышке.
— Надо что-то сделать с этой землей, — сказал я жене.
— Ты прямо как Боб Флауэрдью, — рассмеялась она. — Только не в телевизоре, а у меня под боком.
Но я загорелся, вынес из дома бумагу, карандаш и сделал приблизительный набросок идеального сада, каким я его вижу. Изменил русло ручья и соорудил в центре сада водный каскад. Посадил аллею лошадиных каштанов (чтобы играть в каштанчики, пояснил я жене). Построил вращающийся летний домик и беседку, увитую на старомодный лад сладко пахнущими розами и жимолостью. Во двор вышла Грейси в форме футбольной команды «Лестер-Сити». И, пока она с наслаждением била мячом в стену, я чувствовал себя счастливым и довольным своей жизнью.
После обеда сказал родителям, что мне назначили консультацию у уролога.
Мать захныкала:
— Только этого еще недоставало, словно мало мне забот.
— По крайней мере, ты не прикован к инвалидному креслу, сынок, — сказал отец.
Понедельник, 24 сентября
За день ничего особенного не случилось. Со страхом жду среды.
Вторник, 25 сентября