Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера
Шрифт:
«Адвокат бедных» [5] , из-под пера которого выходили «мирообъемлющие созерцания исполинской фантазии» [6] , Иоганн Пауль Фридрих Рихтер (1763–1825), публиковавший свои произведения под псевдонимом Жан-Поль, испытал довольно широкую прижизненную и сравнительно недолгую посмертную славу. Во второй половине XIX века его уже почти не читали. Активное возрождение глубокого интереса к его жизни и творчеству, начавшееся в XX веке, пока не затронуло еще широкие круги массового читателя. Как пишет Г. де Бройн в своем «послесловии», «за 150 лет (уже 160 — А. Г.), прошедших со дня его смерти, Жан-Поль из любимца публики превратился в специальную тему для литературоведов-германистов». Г. де Бройн этот спад читательского интереса считает несправедливым. Ему лично Жан-Поль нравится. Живой интерес к его творчеству побудил Г. де Бройна внимательно присмотреться и к
5
Так называли Жан-Поля по одному из героев его романа, переведенного и на русский язык: «Цветы, плоды и шипы, или брачная жизнь, смерть и свадьба адвоката бедных Зибенкеза». Спб., 1899. Вообще, Жан-Поль довольно широко публиковался в русских журналах 1820–1830-х гг. В 1844 г. в Петербурге вышла «Антология из Жан-Поля Рихтера» И. Е. Бецкого, на которую В. Г. Белинский сразу же откликнулся серьезной статьей в «Отечественных записках». В советское время был издан роман «Зибенкез» (1937) и «Приготовительная школа эстетики» (1981, предисл., пер. и коммент. А. В. Михайлова).
6
Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., 1954. Т. 5. С. 63.
Последние слова исключительно точно передают эмоциональную атмосферу этой очень объективной и взвешенной и в то же время очень личной, глубоко пережитой книги Г. де Бройна. Будущим исследователям стиля этого писателя еще придется поломать голову, определяя, как и в чем конкретно проявилось воздействие произведений Жан-Поля на своего далекого и ироничного (в духе самого Жан-Поля!) потомка. В частности, бросается в глаза, что «маленькие люди» (например, деревенский учитель Пётч в повести «Бранденбургские изыскания» и отдельные герои в романе «Новая благодать») Г. де Бройна в определенных моментах изображаются в духе традиций «адвоката бедных» Жан-Поля.
Что же касается определения места Жан-Поля в историко-литературном процессе в Германии конца XVIII — начала XIX века, то задача эта весьма сложная, и она еще долго будет разрешаться литературоведами. Все дело в том, что сложность самого творчества Жан-Поля — если абсолютизировать какие-то из его крайних полюсов — позволяет довольно легко обосновывать ту или иную одностороннюю трактовку. Жан-Поль (как, впрочем, Гёльдерлин или Клейст) с трудом вписывается в пока еще существующую литературоведческую схему смены литературных периодов в Германии: Просвещение, «Буря и натиск», «веймарский классицизм», «романтизм», «критический реализм». В эту схему не умещаются писатели, по-разному синтезировавшие в своем творчестве опыт различных (порой не только в чисто немецкой окраске) направлений и методов. Творчество Жан-Поля, например, у истоков своих связано с сатирической струей зрелого немецкого Просвещения. Вступив на литературное поприще в год смерти Лессинга, Жан-Поль во многом и до конца не изменял плебейским и революционно-демократическим идеалам Просвещения — отсюда идет высокая оценка его Гейне, и особенно Бёрне, и фактически всеми деятелями «Молодой Германии». Но на развитие стиля Жан-Поля решающее воздействие оказал опыт сентиментализма и «Бури и натиска» — многие серьезные исследователи относят его творчество к вершинным достижениям европейского сентиментализма. Стремление к жизненной правде и реализму резко отличает Жан-Поля от романтиков, а юмор, необычайная увлеченность современностью и, исключая роман «Титан», барочно-причудливая форма — от «веймарского классицизма» Гёте и Шиллера. В полемике с обоими направлениями Жан-Поль утверждал плебейски-демократические идеалы своего творчества, но в то же время вместе с ними выступал против эпигонского просветительства, филистерства и посредственности. Вступив в литературу почти одновременно с Шиллером, Жан-Поль не остался глух ни к одному из современных ему литературных движений, в том числе и к романтизму, с которым у него также возникало достаточно много соприкосновений. Глубоко понять Жан-Поля — значит до тонкостей и нюансов
«Скованность и искренность, широта и узость, шутка и серьезность, избыток чувств и трезвость тесно соприкасаются друг с другом» — в такой простой и емкой формулировке объединяет Г. де Бройн некоторые противоречия и особенности жизни и творчества Жан-Поля. Эта лаконичная формулировка наполняется в книге Г. де Бройна живой плотью и полнокровной жизнью — читатель видит перед собой человека талантливого и заблуждающегося, теряющего нить истины и снова страстно и темпераментно ищущего ее, короче говоря — живого человека, не образец для подражания, но, безусловно, заслуживающего уважения и благодарности потомков.
Таким образом, в представляемой книге дополняют друг друга и перекликаются между собой не только два писателя прошлых эпох, но и два современных писателя ГДР. Выбором героев для своих книг и способом их изображения Г. Менцель и Г. де Бройн демонстрируют свои симпатии в сфере культурного наследия, подчеркивая те стороны гражданских и человеческих качеств Лессинга и Жан-Поля, которые представляются особенно важными для современности. При такой «двойной» перекличке самый большой выигрыш выпадает на долю читателя: он узнает четырех очень разных писателей, получит богатую пищу для собственных размышлений и — хочется выразить уверенность — не только с удовлетворением поставит прочитанную книгу на полку, но заинтересуется и другими произведениями этих писателей.
А. Гугнин
ГЕРХАРД В. МЕНЦЕЛЬ
ГОДЫ В ВОЛЬФЕНБЮТТЕЛЕ
Перевод с немецкого В. Фрадкин
«Я стоял на торжище праздно, и никто не хотел меня нанимать… потому, что никто не умел воспользоваться мною…»
Он миновал вестибюль и неожиданно оказался под высоким сводом. Запрокинув голову, оглядел большие полукруглые окна на самом верху, как бы на пятом этаже этой гигантской залы. Их было не менее двадцати, а может и две дюжины, этих попарно расположенных окон, и весь свет, заливающий помещение, проникал сквозь них. Затем его взгляд скользнул вниз, отметив чрезмерно подчеркнутые вертикальные линии. Ощущение дисгармонии создавали слишком тесно расположенные несущие колонны. Устремленные снизу через все этажи к самому своду, они размещались перед опоясывающими стены многоярусными галереями, отчего те были погружены в полумрак. Наконец, его взгляд охватил и овальную, почти круглую форму всей сводчатой залы…
«Клетка», — подумал он. Мысль была неприятна, но воображение непроизвольно возвращалось к образу круглой птичьей клетки, какие ему еще недавно доводилось видеть в Гамбурге. Их плели из ивовых прутьев или толстой проволоки, и стареющие, списанные на берег моряки держали в них больших, пестрых, говорящих попугаев, привезенных ими на родину из последних плаваний.
А может быть, и сам он — такая же пойманная и заточенная в неволю чудо-птица?
Монастырский советник сделал пять шагов вперед, остановился в ожидании и обернулся. Его черное церковное облачение было, видимо, сшито из какой-то особой ткани, которая переливалась, как шелк, в падающих сверху лучах солнечного света.
Убедившись, что Лессинг следует за ним, он пересек залу и подошел к мужчине средних лет, стоявшему у колонны возле книжной витрины. Мужчина самодовольно улыбнулся. На нем был сероватого цвета парик того новейшего фасона, который предполагал над каждым ухом всего по одной туго завитой букле, но зато столь далеко оттопыренной, что улыбающееся лицо неизбежно приобретало комическое выражение.
«Ему следовало бы сперва отрепетировать эту церемонию перед зеркалом», — подумал Лессинг, словно он все еще был литературным сотрудником потерпевшего крах немецкого национального театра.
— Ваша честь! — донеслись до него слова мужчины. — Я чрезвычайно опечален вашим уходом!
То была скверная история, о которой ему намеками поведал Эберт. Монастырский советник Хуго был вынужден отказаться от руководства библиотекой, чтобы освободить это место для Лессинга, и ходили слухи, что наследный принц хочет украсить свое окружение его, Лессинга, именем точно так же, как ранее воспользовался именем Вольтера далекий дядя принца, тот, что с костылем. И все же отставка оказалась для монастырского советника, видимо, чрезвычайно удачной, ибо поговаривали, что теперь его назначат в Брауншвейге старшим камергером.
— Я хотел бы познакомить вас. — Преподобный советник указал на Лессинга тремя пальцами правой руки, завершив жест замысловатым движением. — Господин Лессинг, новый библиотекарь, которому наследный принц Карл Вильгельм Фердинанд с соизволения нашего всемилостивейшего князя доверил руководство герцогской библиотекой.
Затем он обернулся к другому собеседнику и произнес:
— Господин секретарь фон Цихин, второй библиотекарь.
— Фон Цихин? — переспросил Лессинг, словно не поверив. И, поскольку возражений не последовало, заметил, — ну что ж, посмотрим.