Гоголь. Мертвая душа
Шрифт:
– Помилуй, разве есть на свете забава лучше карт? – удивился поручик.
– Есть, Алексей Иванович. Вот книги, к примеру.
– Так ты же читать не можешь, приятель. Трясет. Видел я, как ты носом по строчкам водишь.
– Кое-что все же удается прочесть. И, скажу тебе, это такое счастье, что на свете существуют книги.
– Да? – спросил Багрицкий с несколько кислым видом.
– Конечно! – заверил его Гоголь с жаром. – Вот представь, друг, разве мог бы ты надеяться запросто побеседовать с Вальтером Скоттом, с Гёте или Шиллером? Но вот берешь в руки книгу, и пожалуйте:
– Я во время польской кампании однажды самого фельдмаршала Паскевича видел, близко как вот тебя. Ну, по правде сказать, он подальше находился, однако все-таки я на него посмотрел и глазами с ним встретился.
– И что?
– А то! Тебе, человеку штатскому, не понять.
Чем дальше на юг мчалась тройка, тем теплее и солнечнее становились дни, так что Спиридон сбрасывал тулуп, и тогда мокрая спина его дымилась. Однажды он неизвестно когда и как умудрился напиться, загнал бричку в придорожную канаву, а сам, повозившись с ней, уснул. Багрицкий дал ему проспаться пару часов, а потом облил водой и так сильно поколотил, что губы и нос возницы увеличились в размерах раза в полтора. Спиридон – удивительное дело – за взбучку поручика не возненавидел, а зауважал необыкновенно и, когда выпадала возможность, глядел на него преданными глазами. Он все еще был опухшим, когда верстовой столб сообщил путникам, что до цели их поездки осталось полторы сотни верст.
– Ну наконец-то! - радовался Багрицкий, прогуливаясь с Гоголем по обочине, чтобы размять ноги. – Дорога мне порядком наскучила, просто в печенках сидит. Тебе не показалось, дружище, что все станционные смотрители и кузнецы на одно лицо и при этом отпетые мошенники и подлецы? Я сам себе удивляюсь, что до сих пор не зарубил ни одного.
– Забудь о сабле, Алексей Иванович, – быстро произнес Гоголь. – Ты мой секретарь, человек мирный и добродушный.
– А вот я уверен, что без сабли и пистолета здесь не обойдется, – сказал Багрицкий. – Бессарабия! Только вслушайся в это название. Самое место для бесов и бесовщины. Неслучайно именно тут мертвые души водятся, а не где-нибудь еще.
У Гоголя похолодела спина, как будто сквозняком потянуло. Но не от слов поручика, а от его взгляда, сделавшегося вдруг острым и настороженным. Гоголь повернул голову, чтобы посмотреть, куда глядит Багрицкий.
По пустынной дороге со стороны Бендер приближалась крытая повозка, запряженная парой гнедых. Кучер сидел в низко надвинутой шапке. Из окна торчал и выдвигался все дальше длинный предмет, поблескивающий в солнечных лучах.
– Ложись! – скомандовал Багрицкий.
– Что? – не понял Гоголь.
Вместо того чтобы пуститься в объяснения, товарищ дернул его за накидку, повалил на землю и упал рядом.
– Спиридон! Ефрем! За кузов! – прокричал он.
Его голос утонул в грохоте копыт и вращающихся колес. Из облака пыли, окутывающего повозку, хлестнул выстрел, и Гоголь, вскинувший голову, успел заметить двухствольное ружье, убирающееся внутрь.
Багрицкий уже бежал к бричке, чтобы выскочить оттуда с пистолетом, из которого, впрочем, стрелять было поздно – слишком быстро удалялась повозка, увлекаемая гнедыми.
–
Но, пока расселись, пока тронулись, неизвестных и след простыл. Только облачко пыли вилось, тая над по-летнему зеленым полем. Гоголь упросил поручика прекратить погоню, мотивируя это тем, что их могут заманивать в засаду.
– Такое возможно, – был вынужден признать Багрицкий, – и тогда у нас будет слишком мало огневой мощи против превосходящих сил противника.
Он высунулся в окно:
– Поворачивай, Спиридон! Поехали обратно.
Разворот на узкой дороге занял не менее получаса. Стебли на поле стояли так густо и были такими прочными, что бричка застряла в них, да и кони не желали трогаться с места, хватая зубами початки с волосяными кистями. Багрицкий объяснил, что растения эти зовутся кукурузой, Молдаване ее варят, парят, пекут, сушат и едят в любом виде, заменяя ею хлеб и каши.
– А нас, значит, свинцовой кашей встретили, – констатировал он, просунув палец в дыру в борту брички. – Картечью ударили, и сразу из двух стволов. Разлет приличный получился. Кузов во многих местах пробило. Не залегли бы, нам бы головы посносило.
– Чем же теперь латать-то? – озаботился Спиридон.
– Бричка что, она и дырявая поездит еще, – рассудил Ефрем. – А вот мы – навряд ли.
Господа на слуг не смотрели, на то они и слуги.
– С какой целью на нас покушались? – гадал Гоголь. – И почему не попали вблизи?
– Стрелявший нас не заметил, – пояснил Багрицкий. – Решил, мы в карете сидим, вот и пальнул с налета. Лошадей чудом не зацепило.
– И нас, – вставил Ефрем.
На него опять не обратили внимания.
– Я тебе жизнью обязан, Алексей! – расчувствовался Гоголь, обнявши друга за плечи.
– Пустяки! – отмахнулся поручик. – Таких должников у меня пруд пруди. Обычное дело.
– Не обычное, Алексей. Никак не возьму в толк, почему в нас стреляли. Разбойники, что ли?
– Разбойники бы остановились, пожалуй, – сказал сделавшийся серьезным Багрицкий. Тут заговор, Николай. Нас нарочно встречали, чтобы убить.
– Но зачем? – вскричал Гоголь, потрясенный до глубины души.
– Чтобы не доехали.
– Откуда же недоброжелателям стало известно о нашем приближении?
– Говорю же тебе, Бессарабия здесь. – Багрицкий пожал плечами. – Бесовщина. Привыкай, брат.
Гоголь только поежился.
Глава XI
Последний день пути был омрачен тучами, затянувшими небо. Спиридон натянул тулуп, кони пошли быстрее, словно стремились найти укрытие от непогоды. Гоголь и Багрицкий убивали время в разговорах. Обсудив вчерашнее нападение со всех сторон, они пришли к выводу, что стрелять мог какой-нибудь местный помещик, одуревший от скуки и пьянства. Обдуманное покушение казалось все менее вероятным. Откуда злоумышленники могли узнать о приближении путешественников так рано? Они не помнили, чтобы их хоть раз обгонял по дороге гонец на взмыленном коне. А если и так, то как стрелок определил нужную бричку, да еще в момент остановки?