Голая Джульетта
Шрифт:
– Что-то я не вижу у вас множества разнородных экспонатов.
– Пока что их недостаточно, вы правы.
– Не могу сказать, что я не разочарован, Энни. Потому что я разочарован.
– Мне очень жаль, Терри, но дело мы затеяли непростое. Похоже, даже если мы расширим тему и посвятим выставку шестидесятым годам в целом, то и в этом случае встретимся с трудностями.
– Не могу с вами согласиться, – строптиво возразил Терри Джексон. – В шестидесятые жизнь здесь била ключом. Столько событий…
– Охотно верю.
– Ни во что вы не верите. – В голосе Терри Джексона проявилась недовольная
– Я не забыла, что я приезжая, Терри. Но мне казалось, что я срослась, породнилась с вашим городком.
– Ой, перестаньте. Вы спите и видите, как бы отсюда удрать. А теперь, когда ваш парень слинял, вас ничто больше не держит.
Энни напряженно вглядывалась в стену позади Терри, на уровне его головы, стараясь сдержать набухающую в уголке правого глаза слезу. Почему именно правого? Может, потому что слезный проток правого глаза управляется левым полушарием головного мозга, а левое полушарие отвечает за обработку эмоциональных воздействий? Черт его знает, но попытка обдумать процесс помогла.
– Извините, – спохватился Терри Джексон. – Я не имел права касаться вашей личной жизни. Гулнесс симпатичный городок, но очень маленький, вот что я хотел сказать. У меня племянник в колледже, а они все там всё знают.
– Да ладно, ничего. По сути, вы правы. Теперь я привязана к городу меньше, чем раньше. Но я попытаюсь подготовить выставку как можно лучше, прежде чем уеду. Если вообще уеду.
– Спасибо. И прошу прощения за излишнюю горячность по поводу недостатка экспонатов. Тот год… Я не могу этого объяснить. Мне самому все казалось волшебным, и я воображал, что другие ощущают то же, что и я. И потому я надеялся, что эти другие засыплют нас экспонатами.
– Одна из наших проблем. Не хотят ничем делиться.
– Я лично ничего никогда не выбрасывал. Ни газеты старой, ни киношных билетов, ни автобусных… У меня и афиша «Роллинг стоунз» хранился, красная с синим. И автограф Билла Уаймэна, потому что больше никто из этих засранцев не снизошел до автографа. Фото моей матери на фоне универмага Гранта как раз перед тем, как его снесли; мы с ребятами в «Олд квинзхед» еще до того, как его превратили в теперешний тухлый ночной клуб.
– Может быть, вы могли бы выставить некоторые из ваших сокровищ?
Ее вопрос прозвучал кротко, почти робко, но, произнося его, Энни представляла себя над убитым ею Терри Джексоном. Она не сомневалась, что присяжные оправдали бы ее, изучив условия существования мелкого музея, его финансирования, дурацкие рамки и препоны на пути развития выставочного искусства.
– Никому не нужен мой старый хлам. Конечно же, из своей коллекции я ничего не дам. Я хочу увидеть, что есть у других.
– По крайней мере, мне-то вы можете показать вашу коллекцию?
– Для вдохновения?
– И для вдохновения тоже.
– Что ж… Пожалуй.
– Большое спасибо. Я все же не оставляю надежды вас уговорить выставить что-нибудь.
– Вы оптимистка.
– Да. Конечно.
На
Конечно, Терри Джексон не ошибался. Она никогда не воспринимала Гулнесс всерьез. Как и Дункан. В итоге наиболее действенным объединяющим их мотивом стало общее презрение к гнусному городку, в котором они жили, и к его ничтожным обывателям – то есть к людям, рядом с которыми они жили. Это единение скрепляло их союз, позволяло выдержать холод окружавшей их атмосферы ханжества и невежества. Но какого же сорта хранитель музея получится из того, кто убежден, что здесь нет и не было ничего, достойного хранения? Энни и Дункан замечали вокруг лишь бескультурье, а бескультурье не представляет собой исторической и культурной ценности, сохранению не подлежит.
Да, она стремилась вон из Гулнесса, Терри не ошибался, ничто ее здесь не удерживало; разве что какая-то зудящая убежденность – возможно, ошибочная, – что она не из породы дезертиров, что она стойкий оловянный солдатик.
Дункан не забыл, что она возвращается в шесть, поэтому подошел в три минуты седьмого. Энни, однако, озаботилась прибыть без четверти шесть, чтобы успеть выполнить подготовительные манипуляции, которые, как выяснилось, и не требовались. Чтобы снять и повесить пальто, хватило куда меньше времени, чем она предполагала, а фото на холодильнике и вовсе не нуждалось в перемещении: она подвинула его чуть вправо, потом влево и наконец вернула на то место, где оно и висело до этого.
Но Дункан все равно фото не увидел. Он вообще ничего не видел вокруг.
– Наверное, ты считаешь, что я совершаю ужасную ошибку, – ответил он ей на вопрос, хочет ли он печенья. Дункан сидел за столом сгорбившись, не отрывая взгляда от ручки своей родной керамической кружки с неполиткорректной надписью «bLIAR» [11] на боку. (Энни хотела было поставить другую кружку, чтобы не будоражить его тоску по дому, но он явно вообще ничего не заметил.) – Дело в том, что ужасную ошибку я бы совершил и в том случае, если бы все эти годы оставался один. Даже если бы я отчаянно… м-м-м…
11
Обыгрывается фамилия премьер-министра Великобритании Тони Блэра (Blair). Liar – лжец (англ.)
Энни сосредоточенно изучала собственную кружку. Спрашивать его о Джине она, разумеется, не собиралась.
– Видишь ли, дело в том, что… Она не совсем нормальна.
– Ты к себе слишком строг, Дункан.
– Я не шучу. Она представляет нашу с ней встречу как результат чудесного вмешательства свыше. То есть она будто бы поступила на работу именно в тот колледж, где я поджидал ее появления. Как будто я такое сокровище…
Энни снова почувствовала знакомый укол под ложечкой, как во время телефонного разговора, однако тут же списала его на общечеловеческое сострадание, на жалость сильного к слабому. Сама она почувствовала облегчение, когда избавилась от него, а теперь он считает интерес другой женщины к себе признаком психического расстройства. Как тут его не пожалеть?