Голая королева
Шрифт:
– Выражение лица у нее…
– Что-что? – не понял Алекс.
– Выражение лица, говорю, на портрете… Я бы сказал – спокойное, уверенное в себе. Очень похоже на Алину – а вроде как не она. На фотографиях у нее скорее взгляд вопрошающий, почти что робкий… В этом не отдаешь себе отчет, когда смотришь фото, но, глядя на твой портрет, я вдруг понял разницу… Откуда оно, это выражение, на портрете? Ты так ее видишь, что ли?
– Не знаю… Пишется как-то само. Обычно не думаешь. Наверное, я ее так вижу.
– Или ты ее так хочешь видеть. И ты прав.
Глава 29
Алина
Нет, неинтересно. Совершенно неинтересно. Совсем нет. Новые, раз жмут, лучше просто снять. И никого не видеть. Вот и хорошо. Лица расплываются, и некого узнавать: все, как один.
Там, в конце парка, решетчатая ограда. За оградой улица. По улице ходят люди и ездят машины. Это из-за них она получила удар в голову. А из-за удара в голову – потеряла память. И она туда не хочет. Ни к людям, ни к машинам. Оставьте меня все в покое. Не трогайте. Только не трогайте меня! Все. Отстаньте. Мне тут хорошо, я здесь останусь.
Как это просто: удар в голову – и памяти как не бывало. И ты с этого момента – никто, тебя зовут – никак, и ты живешь – нигде. У тебя больше нет биографии, нет прошлого, ничего, чистый лист.
Вот и хорошо, вот и отлично. Оно мне не нужно, прошлое. Пусть чистый лист; начнем с чистого листа; так лучше.
Она расстегнула две верхние пуговки рубашки и закрыла глаза, подставив лицо нежаркому сентябрьскому солнцу.
Больничный запах сводил Алекса с ума. Даже здесь, в кабинете заведующего отделением доктора Паршина, этот запах преследовал его, проникал в ноздри, в мозг. Только один этот запах способен вызвать депрессию! Немедленно забрать Лину отсюда!
Толстый и высокий, с седеющей черной бородой, доктор Паршин распахнул дверь своего кабинета и сказал сиплым басом: «Сейчас я вам наглядно объясню. Пожалуйте». Он провел Алекса в конец коридора и указал на Алину в окно:
– Видите, она гуляет всегда во внутреннем дворе, между корпусами. Она практически никогда не доходит до нашего парка. Только смотрит туда из-за угла, не покидая двор.
– Да, я заметил… Я ее вижу иногда, я в парке на скамейке подолгу сижу, жду, когда она появится.
– И знаете почему? Потому что из парка видно улицу! И она ее боится. А вы говорите – домой! Это может привести ее к нервному кризу, ухудшить ее состояние, это риск, Александр Кириллович. Риск, что память к ней вообще не вернется.
– В конце концов, это не так уж важно, память. Раз Лина сама не хочет ее возвращать… А для меня имеет значение только то, чтобы мы были вместе, чтобы она была рядом, дома. Наша семья – вот что важнее всего!
– Вы забываете, что это для вас семья, для вас она – жена. Но вы для нее – никто, и семья для нее не существует. Она сейчас в некотором смысле сравнима с ребенком, и если ей и нужна семья, то скорее в виде папы с мамой… Вы находитесь в разных системах отсчета.
– А вы что предлагаете?
– Ждать.
– Не может же она бесконечно находиться в больнице!
– Конечно, не может. Но прежде, чем вести разговор о ее возвращении домой, необходимо, чтобы она хотя бы согласилась с вами познакомиться. Чтобы она к вам хотя бы немножко привыкла.
– Но ведь она не хочет меня видеть!
– Последний раз я говорил с ней об этом два дня назад. Поговорю опять сегодня. Надо уговаривать ее постепенно, на нее нельзя давить: она страшно сопротивляется любому давлению, даже мнимому… Что-то в ее подсознании блокирует восстановление памяти – такое иногда встречается в случаях с амнезией. Так что наберитесь терпения.
Терпения! Алекс обвел глазами коридор. Белое, бесцветное, больничное, безрадостное – как тут может захотеться жить, узнавать жизнь? Больные, тоже какие-то выцветшие, блеклые, слоняются по коридору; посетители – и те будто вылиняли. У соседнего окна стоит какой-то молодой человек и, прижавшись лбом к стеклу, смотрит во двор – с тоской. Хоть и не пациент, по костюму видно: посетитель. И то – тоска. Вот что такое больница – тоска! И этот запах. Здоровому жить расхочется.
– Может быть, мне лучше подойти к ней, пока она гуляет, во дворе, и самому с ней познакомиться? «Познакомиться»… Как это странно звучит.
– Я вас понимаю. Но делать этого нельзя, ни в коем случае!
– Почему? Думаете, я ей не понравлюсь?
– Возможно, и понравитесь. А возможно – нет. Никто прогнозировать не возьмется, но вероятность негативной реакции очень высока. Она может испугаться, что способно вызвать у нее нервное потрясение, и тогда наши шансы на скорое возвращение памяти резко уменьшатся. Мы не имеем права так рисковать! Вы должны понять, что амнезия – дело крайне деликатное, тут замешана психика, и заблокированные участки мозга могут навсегда остаться выключенными, если действовать грубо… Тем более, как я вам сказал, Алина сама, подсознательно, пытается сохранить свою амнезию… Как бы вам объяснить… Как если бы она сложила свои воспоминания в некий ящик, заперла на ключ, а ключ потеряла. Но при этом такое положение вещей ее почему-то устраивает, и ключ она искать не хочет.
– Хорошо, доктор. Делайте, как считаете нужным, но только постарайтесь поскорее ее убедить, прошу вас!
– Все, что в моих силах! – оторвался от окна врач. – Заверяю вас, все, что в моих силах, я делаю!
Они двинулись по коридору к выходу.
Молодой человек у соседнего окна повернул голову и долго смотрел им вслед. Когда они скрылись из виду, он тоже двинулся по коридору в сторону выхода.
Сквозь закрытые веки тепло и розово проникало солнце.
Все-таки это неразумно; все-таки надо перестать бояться, надо согласиться на сеансы, которые помогут ей вернуть память; надо встретиться с мужем, надо узнать свое прошлое…
«Прошлое» – такое черное, крепкое, плотное слово. Прямоугольное; черный металлический ящик с тяжелой крышкой. Холодный, черный, тяжелый, с острыми углами, с кованой крышкой… Если эту крышку приподнять…
Оттуда вылетят злые духи и затащат Алину в ящик!
И крышка захлопнется.
Нет! Ни за что.
Отчего прошлое ей кажется таким черным и глухим ящиком? Что там в нем, что-то плохое?
Почему она так решила? Глупости; надо узнать, надо спросить доктора Паршина: пусть расскажет ей о ее прошлом, хотя бы немножко, хотя бы коротко, чтобы только краешком глаза заглянуть в прожитые двадцать пять лет…