Гольф с моджахедами
Шрифт:
Такси оказалось «Жигулями», к которым пришлось перелезать на шоссе через красно-белую металлическую жердину, вроде тех, которыми обставляют загон для скотины. Видимо, я пошел от гостиницы неположенной дорогой. Меня привлекли остатки травки, припорошенные снежком. Я немного потоптался на ней, подстерегая машину…
По утрам, даже пасмурным, как теперь, мне всегда хотелось оказаться там, где меня ждала бы необходимость действовать, хотя я сознаю, что стал медлительнее и вступаю в возраст, в котором время не только деньги, но и ещё какая-то, не известная мне доселе ценность. Я теперь тратил его с расчетом и велел отвезти себя (Роб Хампфрейс предупредил — в старую Прагу автомобили не пускают) куда-нибудь поближе к центру, потом на набережную Влтавы и под стены Вышеградского замка.
Водитель, унюхавший иностранца, заговорил по-немецки, которого я не знаю, и мы сошлись на английском, которого не знал он. Я крутанул пальцем на плане города вокруг Карлова моста, потом ткнул на циферблате «Раймон Вэйл» в цифру «11» и показал бумажку с обозначением «Жидовского Гржбитова». Таксист сказал «йес», «данке шен» и «о-кей» и перьевой ручкой приписал на бумажке длинное число с нулями. Я поделил его пополам, напирая на слово «кроны», он, сокрушенно помотав головой, повторил набор звуков и с соблюдением лимита скорости и рядности покатил в столицу.
Чехи, вне сомнения, расчетливо поступили, когда сдали без боя Прагу вермахту в тридцать девятом, пригласили в сорок пятом власовцев, затем, передав их на расстрел СМЕРШу, доверились Советской Армии и позже приструнили собственных носителей идей социалистического переустройства городов. Прага настолько прекрасна, что я накрыл бы её паранджой от ревности.
…Цтибор или его посланец подкатил к заправочной станции минуту в минуту на «Опеле Асконе» никакого цвета, открыл заднюю дверцу и окликнул:
— Шемякин!
Запомнить дорогу я не пытался. Города я не знал и привязывать к каким-то деталям ориентировку, конечно, не мог. Приметил только, что в виду двух крытых зеленой жестью белых башен костела на развилке в предместье справа промелькнул указатель «Млада Болеслав». За костелом водитель свернул вправо на узкую улицу с глухими заборами по обе стороны, уперся радиатором в зеленые ворота под номером «18» и, ткнув перед собой бруском дистанционного управления, развел автоматические створки на поршневых штангах.
Он вышел из-за руля. Створки сошлись, в гараже стемнело, и сенсорный автомат врубил электричество.
Человек сказал:
— Я Цтибор Бервида.
Маленького росточка, квадратный, смазанное одутловатостью лицо, неопределенного цвета волосы, живые темные глаза.
— Сюда проходите, — услышал я из-за спины.
В дверце над тремя цементными ступенями я, развернувшись, увидел улыбающегося определенно вставной челюстью, настолько безупречными казались зубы, седого господина с бритым лицом, в овчинной жилетке поверх свитера и вельветовых штанах, заправленных в вязаные чулки, вшитые в кожаные галоши. Он держал — не опираясь, скорее как трость — щегольскую палку с пожелтевшим набалдашником. Издалека было видно — из слоновой кости. Дерни, и вытащишь шпажку, а вероятнее всего, пробку от полости со шнапсом или что тут пьют кроме пива? Древний причиндал впечатлял.
Антикварный Джеймс Бонд сделал приглашающий жест, и, когда я поднялся по ступеням, представился на английском:
— Праус Камерон, детектив и ресторатор по совместительству.
— Бэзил Шемякин, частный детектив и без совместительства, — пришлось ответить.
Других, более конкретных разъяснений относительно своих личностей они давать не собирались. Вот что это значило.
— Праус, ведите Шемякина в гостиную, не стойте на сквозняке, — сказал Цтибор, поднимая капот «Опеля Аксоны». По-английски, как и по-русски, он тоже говорил без идентифицирующего акцента. Видимо, логово принадлежало ему, поскольку он и распоряжался.
Под конвоем Камерона, который из-за моей спины подавал команды, куда поворачивать и куда идти, я миновал вылизанную до состояния выставочного образца кухню, прошелся по выделанной коровьей шкуре, разостланной на девственной чистоты площадке, от которой на антресоль поднималась дубовая лестница, и вступил в гостиную. Набалдашник слоновой кости обозначил для меня кресло.
Было на что посмотреть!
Я порадовался, что не забыл навести блеск на ботинки перед выходом. С их подошв слегка натекало на бежевый ковровый пол, а полы моего плаща, который мне не предложили снять, казались тряпками на кремовой обивке комфортного гнезда, в которое я поместил свой зад. Других кресел не имелось. Напротив меня полукруглый диван, тоже кремовый, плавно огибал шестигранный столик с толстой стеклянной столешницей. Надо было полагать, Цтибор и Праус усядутся на диван и примутся всматриваться в мое мужественное лицо, озаренное светом из двух больших окон, полускрытых шторами, опять-таки, разумеется, кремовыми.
Так и получилось, когда явился Бервида.
Но сначала он сдвинул кремовый экран, за которым оказался камин, полыхавший почти что кремовым пламенем. Слегка шипевший газ обволакивал огнеупорные поленья, свинченные в форме индейского вигвамчика.
— Настоящий «Лучано», — сказал про мебельный амбьянс Цтибор.
Я развел руками.
Праус мне подмигнул. Он утонул в диване, острые вельветовые коленки торчали до оттопыренных ушей, между коленками и ушами на набалдашнике покоились холеные ладони в старческих веснушках, а на них лежал подбородок, подпиравший идеальную улыбку искусственной челюсти.
— Праус заказал себе «Куадро».
Я опять развел руками, а Праус с усмешкой повел глазами на камин. На его мраморной плите стояли большие желтые тарелки — похоже, североафриканские. Должно быть, в прошлом бедуины пальцами брали с них плов. Имелись ещё несколько книг — в кремовых, конечно, переплетах — и ваза вроде снарядной гильзы с иссохшими побегами спиральных растений. Дубовая рама над камином, в которую дизайнер вмонтировал, на мой непросвещенный взгляд, несколько склеенных кизяков, обрамляла картину с успокаивающим пейзажем.
Два следователя. Открытый, с аристократической простотой добряк Праус. Жесткий и по-крестьянски циничный Цтибор.
А привезли меня, судя по девственной чистоте логова, на явочную точку. Не полицейскую, где назначают свидания осведомителям или любовницам. Стили «Лучано» или «Куадро» предназначаются для людей с большими деньгами такими деньгами, про которые Лев Севастьянов, финансовый самурай и банковский Шварценеггер при Ефиме Шлайне, говаривал, что они всегда в надвинутой на глаза шляпе.