Голгофа женщины
Шрифт:
Пришла весна. Труппа, в которой участвовала Виолета, уехала из Петербурга, но молодая девушка осталась и, при посредстве Ивана Федоровича, получила ангажемент в одном из летних театров.
XIV
В чудный майский день Иван Федорович пригласил Виолету с ее дуэньей провести день у него на даче на Крестовском острове. Молодая девушка смутилась и покраснела. В первый раз Герувиль приглашал ее к себе. Видя недовольство, вызванное ее колебанием, и нахмуренные брови Ивана Федоровича,
— Кроме вас и госпожи Леклерк, будут только барон Ксавье и Сесиль и Кеонтина из театра в Аркадии, которых вы знаете.
— Хорошо, мы приедем, — после минутного колебания ответила молодая девушка.
— Благодарю вас! — сказал Иван Федорович с прояснившимся лицом. — Я пришлю за вами экипаж в пять часов. Мы по-семейному пообедаем, а потом я покажу вам свои владения. Остальные соберутся к семи часам.
Никогда еще у Виолеты не было так тяжело на сердце, как в то время, когда резвые лошади быстро мчали ее на Крестовский остров.
Молодая девушка боялась, сама не зная чего, а между тем, к этому смутному страху примешивалось нетерпеливое желание увидеть, наконец, как живет любимый человек.
Дача, где Ксения Алексадровна провела тяжелые годы своего первого замужества, наружно мало изменилась. Она была только заново выкрашена, а старый дощатый забор заменен изящной бронзовой решеткой.
Внутри же, наоборот, все было заново отделано и убрано мебелью в стиле Людовика XVI. Дача, действительно, представляла прелестное, уютное гнездышко.
Иван Федорович встретил дам на крыльце и тотчас же стал показывать им дом и сад, забавляясь наивным восхищением Виолеты, которой решительно все нравилось. Бывший же будуар Ксении, обтянутый шелковой материей, усеянной незабудками и розами с его чудной мебелью, прекрасными зеркалами и жардиньерками с редкими цветами, положительно привел ее в восторг.
— От вас зависит стать в этом доме госпожой и повелительницей, — прошептал Иван Федорович, устремляя страстный взгляд в смущенные глаза молодой девушки.
Та сильно покраснела, но ничего не ответила.
Обед прошел очень весело. Иван Федорович превосходил самого себя в любезности и усиленно угощал Аглаю прекрасным вином, забавляясь все возраставшим оживлением старой актрисы и беспокойством, какое возбуждали в Виолете ее речи, становившиеся все смелее. Минутами молодой девушкой снова овладевало смутное беспокойство, мучившее ее с утра. Кроме того, сильная страсть Ивана Федоровича, которой он в этот день даже не скрывал, до такой степени смущала ее, что она была очень рада, когда наконец, приехали остальные приглашенные.
Тотчас же завязался оживленный разговор. Гости пели, декламировали и танцевали под звуки аккордеона. Ужин был сервирован тоже в саду, так как вечер был чудный и теплый, как в середине лета.
Во время ужина общая веселость стала выходить из границ. Друзья Ивана Федоровича пили много, и их дамы не отставали от них. Речи становились смелее, лица
В первый раз в жизни она смело отвечала на свободные фразы, обращенные к ней, позволила Ивану Федоровичу поцеловать себя, когда ой предложил ей выпить на «ты», и смеялась, как безумная над госпожой Леклерк, которая совершенно опьянела и была действительно смешна.
При всеобщем оживлении, никто не заметил, что небо заволоклось черными тучами и что легкий, освежающий ветерок сменился зловещей тишиной.
Вдруг яркая молния прорезала темное небо, прогремел гром, и по саду пронесся страшный порыв ветра.
Старые деревья со свистом согнулись, а скатерть вместе с посудой снесло на землю.
Женщины вскрикнули от страха и, пошатываясь, бросились к дому, за ними следовали мужчины, еще менее твердо державшиеся на ногах, за исключением Ивана Федоровича, который пил сравнительно умеренно и находился только в возбужденном состоянии.
Пока последний приказывал лакеям внести часть вещей и увести Аглаю, которая отбивалась и не хотела входить в дом, несмотря на начинавшийся ливень, гости разместились по диванам гостиной и будуара и через несколько минут их всхрапывание доказало, что вино окончательно победило их.
Не спала одна Виолета; голова у нее была тяжела, в ушах шумело, а ноги ее до такой степени подкашивались, что Иван Федорович должен был поддерживать ее. Кроме того, она боялась грозы, которая все усиливалась. Как испуганная птичка, забилась она в угол будуара, и даже крики и ругательства Аглаи, которую тащили в столовую, не могли вывести ее из оцепенения.
Как только окна и двери были закрыты, Иван Федорович подошел к молодой девушке и тихо заставил ее встать.
— Пойдем, Виолета! Я дам тебе выпить сельтерской воды, это освежит тебя, — сказал он, обнимая ее за талию и уводя в спальню, дверь которой запер за собой на ключ.
Виолета не заметила этого; она послушно следовала за ним. Когда новый удар грома потряс дом, она боязливо прижалась к Ивану Федоровичу и пробормотала:
— Я боюсь!
— Боишься, когда я с тобой? Полно! Успокойся, маленькая безумица! Пусть там гремит гроза; зато посмотри, как здесь все спокойно, и полно любви, — прибавил он, усаживая Виолету на низкий и мягкий диван.
Это была та же самая комната, где некогда спали новобрачные, где родилась несчастная Ольга и где Ксения Александровна боролась со смертью и проливала потоки слез после похищения ее ребенка. Но все эти воспоминания не имели никакой цены в глазах эгоистичного вивера, не признававшего другого закона, кроме своей фантазии, другой цели, кроме наслаждения.