Голландский дом
Шрифт:
Где были все? Куда запропастились отец, Сэнди, Джослин? Где был я? Сэнди сказала, что не помнит. «Ужасное было время», – она покачала головой. Ей было лишь известно, что Флаффи отвезла Мэйв в больницу, внесла ее в приемный покой, где медсестры приняли спящего ребенка. Мэйв пробыла в больнице две недели. Врачи сказали, диабет мог развиться в результате потрясения или вируса. У тела множество возможностей подавить то, что ему непонятно. В больнице Мэйв то приходила в сознание, то опять впадала в забытье, а врачи пытались стабилизировать уровень сахара. Все случившееся было частью сновидения. Она убедила себя, что маму просто не пускают к ней – что-то вроде наказания им обеим за то, что она, Мэйв, совершила, только не может вспомнить, что именно. Ее приходили навещать
Когда Мэйв выписали домой, стало только хуже. Все решили, что, раз мамин уход так подорвал ее здоровье, дальнейшие разговоры о маме ее убьют. Голландский дом порос тишиной. Сэнди, Джослин и Флаффи посвятили себя моей сестре, иглам, инсулину. Они были в ужасе от того, как сильно меняет ее каждый укол. Отец и вовсе отстранился. Все кончилось тем, что Флаффи, которая в те дни спала вместе с Мэйв, однажды посреди ночи снова отвезла ее в больницу. Ее снова стабилизировали, снова отправили домой. Мэйв плакала, рыдала, пока отец не заходил к ней в комнату и не просил успокоиться. Все они стали персонажами худшей сказки из возможных. Отец выглядел столетним стариком. «Хватит, – говорил он так, словно его язык не слушался. – Перестань».
И в конце концов она перестала.
Глава 3
КАК-ТО РАЗ СУББОТНИМ ДНЕМ, примерно через два года после того, как начались нерегулярные визиты Андреа, она появилась на пороге дома с двумя маленькими девочками. Думайте про нее что хотите, но в том, чтобы выдавать невероятное за само собой разумеющееся, Андреа была хороша. Я не вполне понимал: это только мы с Мэйв впервые видим ее дочерей или существование Нормы и Брайт Смит стало новостью и для нашего отца. Да нет, наверняка он знал. Тот факт, что он даже не взглянул в их сторону, означал, что они были знакомы. Они были гораздо младше меня. Брайт, совсем еще кроха, напоминала ребенка с рождественской открытки – белокурая, как мать, румянощекая, голубоглазая, с улыбкой, предназначавшейся всем и каждому. Волосы Нормы были темно-русыми, глаза зелеными. Она была совершенно не похожа на свою лучащуюся сестру, хотя бы потому, что была невероятно серьезной. Губы сжаты в узкую полоску. Бдительная старшая сестра.
– Девочки, – сказала Андреа. – Это Дэнни и его сестра Мэйв.
Мы, разумеется, были в шоке, но в глубине души ликовали, уверенные, что, раз объявились девочки, заклятие Андреа наконец спадет. Еще двоих детей в доме наш отец не потерпит, а уж двух девочек тем более. Кто присматривал за ними все те субботние вечера, когда Андреа оставалась на ужин, ни разу не обмолвившись о том, что ей нужно домой? Этому нет прощения. Стоя в дверях и прощаясь с ними после относительно короткого визита, мы думали, что прощаемся навек.
– Сайонара, миссис Смит, – сказала Мэйв тем вечером, стоя в ванной и выдавливая зубную пасту на наши щетки. Я вполне мог и сам управиться с тюбиком зубной пасты, но это был ритуал. Мы вместе чистили зубы и молились перед сном.
– Буэнас ночес, Брайт и Норма, – сказал я.
Мэйв с секунду глядела на меня, не веря своим ушам, а потом расхохоталась – зашлась тюленьим лаем.
Нам обоим всегда казалось, что мы вот-вот взломаем код нашей жизни, что еще чуть-чуть, и мы наконец проникнем в суть непостижимой тайны, какую являл собой наш отец, однако появление дочерей Андреа мы истолковали неверно. Это было тщательно спланированное представление. Раскрывая правду о том, что сама она еще не полный комплект, Андреа показывала нам, что окончательно пустила корни; а мы каким-то образом это упустили. Вскоре девочки стали частыми гостями: сидели за обеденным столом, стягивали носки, чтобы поболтать ногами в бассейне – плавать они не умели. Нам странно было видеть рядом других детей. В школе у нас с Мэйв были свои друзья, но это мы ходили к ним в гости, делали у них уроки, оставались у них ночевать. Никто никогда не приходил в Голландский дом. Возможно, это было связано с тем, что мы не хотели привлекать внимания к маминому отсутствию или боялись, что из-за дома станем предметом насмешек, но, сказать по правде, думаю, мы просто понимали, что отец не любит детей, отчего появление этой парочки казалось сущей нелепицей.
Как-то вечером девочки появились в сопровождении Андреа, одетой в стильное синее шелковое платье. Брайт то и дело проводила рукой по ее пышной юбке, шелестевшей, как листья на ветру, в то время как Норма развлекалась, стараясь наступать исключительно на маленькие черные квадратики мрамора в холле. Андреа объявила нам четверым, что они с отцом отлучатся на вечер. Не удосужившись предупредить заранее, она решила взвалить девочек на наши с Мэйв плечи.
– И что нам с ними делать? – спросила Мэйв, потому что мы и правда понятия не имели. Это была не наша забота. До этого мы ни разу не оставались с ними наедине.
Андреа лишь отмахнулась от ее вопроса. В те дни она буквально кипела энергией, как будто все уже было решено. Может, и было. «Вам ничего не нужно делать, – сказала она и широко улыбнулась дочерям. – Вы сами о себе позаботитесь, так ведь? У вас книжки есть? Норма, попроси у Мэйв какую-нибудь книгу».
На прикроватном столике Мэйв лежала стопка книг Генри Джеймса. «Поворот винта»? Ничего не скажешь, идеальное чтение для ребенка. По лестнице сошел отец в своем лучшем костюме, глядя прямо перед собой. Он держался за перила, а значит, у него болело колено, а значит, он был не в духе. Знала ли об этом Андреа? «Нам пора», – сказал он ей, не обронив ни слова в наш адрес – ни «спасибо», ни «доброй ночи». И направился к двери. Полагаю, в тот момент он сам себе был противен.
– Будьте паиньками, – пропела Андреа через плечо и пошла вслед за отцом. Он ее не подождал. Девочки выглядели пришибленными; когда верхушка шляпы их матери скрылась из вида, они разрыдались.
– Иисус, Мария и Иосиф, – сказала Мэйв и отправилась на поиски салфеток. К чести девочек, они не то чтобы прямо выли. На самом деле они старательно сдерживали слезы, но это было выше их сил. Они уселись вдвоем в одно кресло. Брайт уткнулась сестре в грудь, а Норма закрыла лицо руками, как будто они только что получили известие об апокалипсисе. Я спросил, правда ли они хотят почитать, а то можно посмотреть телевизор, поесть мороженого. Они на меня даже не взглянули. Но потом пришла Мэйв, протянула каждой по бумажному платочку и тоном, будто никто и не думал плакать, спросила, не хотят ли они посмотреть дом.
И как это ни удивительно, страдалицы вняли ей. Они намеревались и дальше лить слезы, поскольку все к тому располагало, но всхлипывать стали меньше, чтобы лучше ее слышать.
– Холл – еще не весь дом, – сказала Мэйв. – Это лишь его малая часть. Обратите внимание, что дом просматривается насквозь. Парадный вход, – она указала на дверь, в которую они вошли, затем развернулась в противоположном направлении, к окнам в обсерватории, – и задний двор.
Брайт приподнялась, чтобы взглянуть в обе стороны, и Норма, когда выплакала последние слезы, тоже посмотрела рассеянным взглядом.
– Вы видели столовую и гостиную. – Мэйв повернулась ко мне: – И вроде все, да? На кухне они, по-моему, не были.
– С чего им туда ходить? – Я старался не быть смурным – двух смурных девочек вполне хватало, – но мне на ум приходили сотни дел, которыми я занялся бы с куда большей радостью, чем возиться с детьми Андреа.
Мэйв сходила за фонариком и открыла дверь в подвал. «За поручень не держаться, – сказала она через плечо. – Заноз насажаете. Просто внимательно смотрите под ноги».