Голод. Трилогия
Шрифт:
О годах ушедших,
О любви позабытой…
Пение постепенно перешло в бормотание и смолкло. Когда-то, во времена его молодости, эта песня была очень популярной. Она хорошо помнила, как они вместе ее пели.
А затем она увидела его. Голого.
– Пожалуйста, – тихо сказал он. – Пожалуйста, Мириам, помоги мне.
Куда исчезло крепкое, молодое тело, приводившее ее в такой восторг? Перед ней стоял худой сутулый старик с провисшими веревками мыши.
– Посмотри на меня, Мириам! –
– Ты бы оделся…
– Одежда на мне висит! – огрызнулся он. Мириам не удивилась – внезапные приступы ярости всегда сопутствовали этой страшной «болезни». Приступ прошел так же внезапно, как и начался, оставив ему взамен лишь отчаяние. Его страдания как будто сковали Мириам, мысли ее замедлились, тело застыло. Колеблясь, не уверенный, что Мириам не оттолкнет его, он подошел к ней. Его дыхание было настолько отвратительным, что она невольно отвернула голову. Оскорбленная его уродством, Мириам попыталась вызвать в памяти яркий образ Алисы, ее лицо, ее свежую молодую кожу. И когда губы его коснулись ее губ, она погрузилась в этот образ.
– Я не нравлюсь тебе? Ну пожалуйста… – Его лицо, покрытое старческими пятнами и жесткой седой щетиной, маячило перед ней как олицетворение самой смерти. Он сжал ее плечи, провел руками по шее. – Ты так же молода, как и всегда. Ты-то выглядишь чудесно. – Внезапно он сделал шаг назад, загородив дверь в коридор. – Не покидай меня, – сказал он. Глаза его были широко открыты. – Не покидай меня!
Она стояла, опустив голову. Ей хотелось – хотя бы один раз – набраться смелости и отдаться во власть другого существа. Но она сохраняла осторожность. Его в любой момент могла охватить ярость. Горло все еще слегка болело после вчерашнего. Подняв глаза, она встретилась с ним взглядом.
– Я никогда тебя не покину, Джон, никогда.
– Мириам. – Он испуганно всхлипнул, очевидно злясь на себя за столь открытое проявление эмоций. Она не могла больше противиться мольбе, звучавшей в его голосе. Против своей воли она подошла к нему и, обняв его рукой, повела к кожаному диванчику.
Он опустил голову ей на плечо.
– Я такой старый. Как это я так постарел?
– Время…
– Какое время? Прошло всего два дня!
– Огромное количество времени может быть сконцентрировано в небольшом пространстве.
Он смотрел на нее, пораженный.
– И чем же это кончится?
Это было самое трудное. Что делать, когда на твоих глазах семя смерти, скрытое в глубине организма, вдруг начинает прорастать? Она не могла вымолвить ни слова. Преодолевая отвращение, она гладила Джона по голове, держа его за руку. Ужасный, низкий звук вырвался из его горла.
– Я любил тебя, – прошептал он. – Я так тебе верил.
И это было ужасней всего.
3
Джон быстро шел по Восьмой авеню к Сорок второй улице. Было четыре часа утра. Он шел, слепо глядя перед собой. На нем был плащ, широкополая шляпа, чтобы закрывать лицо; в руке он держал портфель. Жизнь уходила из него, подобно тому как свет исчезал с неба в преддверии Ночи. Он шел мимо темных подворотен, прикрывая лицо краем шляпы. Но некому было обращать на него внимание; лишь пару раз уловил он признаки интереса к своей особе – какой-то
Отчаяние гнало его вперед – Джон был голоден, зверски голоден. Редкие прохожие здесь, на улицах, казались даже еще более дряхлыми, чем он, слишком слабыми в сравнении с компаниями ночных гуляк, грязных полуночников.
А затем он увидел то, что искал, – она сидела у окна «Мэйфейр-Хауса». «Мэйфейр» пользовался определенной известностью среди обитателей этой части города, и Джон знал об этом. Когда-то здесь было просто кафе с музыкальным автоматом. Мужчина покупал бумажный цветок и держал его на коленях, тупо глядя, как на экране мелькали кадры новинок из Юнион-Сити. Когда цветок брала девица, он обзаводился подругой на ночь.
Его жертва вышла, отозвавшись на стук в стекло. Она встала к нему боком – как собака, держа голову вверх и вправо.
– Ну как я тебе? Мечта, правда? – Она говорила, не поворачивая головы. – Двадцать долларов. Плохая сторона тебе не видна. – В профиль она смотрелась неплохо. Но это было лишь полмечты – кислота разъела оставшуюся половину.
– Пять долларов за все, – сказал Джон.
– Это только на ручную обработку, если ты быстро.
– Десять, и хватит с тебя.
– Мистер, вы не смотрите на этот чертов шрам. У меня все дела пониже. А его вы и не увидите.
– Десять. – С ними нужно было поторговаться, иначе его могли счесть потенциальной жертвой, а там недалеко и до расправы в темном коридоре.
Она схватила его между ног.
– Пятнадцать. Он отстранился.
– Все, что угодно, за пятнадцать, – прошипела она. – Ты можешь делать все, что захочешь. Он поколебался. Они стояли тихо, как кошки.
– А как насчет мазохизма? – предложила она. – Вышиби из меня все, что можешь.
– Меня это не интересует.
– Приятель, так тебе не нужно ничего особенного? – Она снова к нему приблизилась, улыбаясь половиной рта. – Я думала, тебе надо что-то особое. Согласна на десять, если просто перепихнуться.
Она жила на Сорок третьей улице. Пройдя по грязному серому коридору с исписанными стенами, они поднялись по ступенькам и оказались в пахнувшем сыростью вестибюле. Там на сломанном стуле, ссутулившись, сидел негр. Джон положил десять долларов в его открытую ладонь.
Поднявшись по крутой лестнице, они остановились у высокой деревянной двери. Комнатка оказалась совсем маленькой: туалетный столик, складной стул и торшер с проплавленным пластмассовым абажуром Брошенный на пол матрас и желтое ватное одеяло сверху заменяли кровать.
– Белье из стирки так рано не приносят, – пробормотала девица. – Раздевайся, за десять долларов у нас есть десять минут – так уж здесь заведено.
Блейлок снял шляпу. Несмотря на то что в комнате было почти темно – окно выходило в вентиляционный колодец, – девица увидела достаточно, чтобы перепутаться.
– С тобой что-то не в порядке, приятель?
– Все хорошо. Я просто худой.
Она медленно отстранилась.
– Да что с тобой такое?
Он достал из кармана скальпель. Она попятилась к окну; лицо ее скривилось, будто от боли.