Голодные Игры: Восставшие из пепла
Шрифт:
– Попади они на Игры…
– И чтобы они сделали, Китнисс? – возражает он, – Самая благородная заколола бы меня из жалости; самая брезгливая скинула в ручей, в надежде, что я не выберусь.
– Мы из одного Дистрикта: мы могли бы победить.
– Только в том случае, если бы я дожил до этого времени. Дожил благодаря тебе.
Пит касается спутанного локона, выбившегося из наспех затянутого пучка собранных волос. Он смотрит на прядь с благоговейным трепетом, и мне кажется, не было никаких ужасающих приступов, не было боли, что он причинял мне, не было месяца, который вместе с километрами
И я, наконец, понимаю. Наконец, знаю ответ на вопрос, который долгие месяцы, проведенные взаперти, мучил меня. Почему я выбирала Пита? Предпочитая Гейлу – такому знакомому, лесному и уверенному, Пита – мальчишке, который спас меня?
Ответ кроется там, где я впервые ответила на его чувства. Ответила осознанно, просто не задумываясь о своих собственных ощущениях, желая только одного: вытащить нас из того пекла. Пещера 74-х Голодных Игр. Почему среди погребения, вместе с ним я чувствовала безопасность и спокойствие? Почему не знала страха рядом с безнадежно раненным парнем, которого едва замечала в Шлаке? Почему доверилась ему, когда прописной истиной Арены были слова: “Не верь”?
“Он твое спасение…”.
А ведь Прим была права. Она верила в него, ждала его возвращения, надеялась на нашу общую победу. Если мой бывший напарник – испепеляющее пламя, с горящей, сжигающей верой в революцию, то Пит … Символ безопасности, среди сожженного пепелища.
Его самоотречение восхищает и в то же время заставляет ужаснуться. Лазурные глаза глядят на меня без тени злобы или агрессии. И я знаю, о чем он думает.
Даже, когда Пит понял, что с арены ему не выбраться, он рисковал своей жизнью ради меня. Бесстрашие не было героическим шагом – это его выбор, который он принял задолго до того, как попал на арену. Возможно в тот день, когда на Жатве произнесли имена детишек из Шлака. Уже тогда он знал, что Китнисс Эвердин, девочка с отвратным голосом, куцыми косичками и голодной семьей, попади она на Игры останется в живых.
– Ты всегда знал, что я выберусь? Правда или…
– Правда, – улыбается он.
– И ты мог отказаться от борьбы, так просто?!
– Я помню, что мог пойти абсолютно на все ради тебя, – спокойно отвечает Пит, – И если надо было умереть, я не задавал себе лишних вопросов: это нужно было ради твоего спасения и это главное. Я был слишком сильно влюблен в тебя.
– Теперь это кажется глупым, – выдавливаю я, – Это было слабостью и теперь ты, наконец, избавился от нее.
Пит пронзительно вглядывается в мои черты лица. Я замечаю хмурую складку между его бровей. Проходят еще долгие, мучительные минуты прежде, чем он качает головой, в знак протеста.
– Я бы назвал это чем угодно, но только не слабостью. Разве слабость позволит двум трибутам выбраться с арены? Дважды, хочу тебе напомнить. Я был не опрометчивым героем, Китнисс. Я был бесстрашным человеком, готовым на все ради человека, которого я любил.
– Но это глупо! Я играла, Пит, понимаешь? Играла! Конечно, я думала, что это часть твоего хитроумного плана. Конечно, я считала, что я спасаю нам жизнь, но при всем этом я уничтожала тебя.
– Ты не могла знать наверняка…
– Трудно было не заметить, что все по-настоящему, – кричу я, – Мне … мне стыдно. Я бы все изменила, если бы могла.
–
Его пальцы касаются моей щеки, и я чувствую жар, который окутывает меня. Желудок сворачивает в тугой узел, а внутри зарождается знакомый голод. Неужели он всегда будет производить на меня подобное впечатление?
Я, наконец, поднимаю глаза. И прежде, чем я успеваю ответить, с моих губ слетает то, о чем в последующем я наверняка буду жалеть.
– Я бы не оставила тебя на арене. То, что стало с тобой целиком и полностью моя вина, – дыхание перехватывает, и я словно рыба, делаю несколько необходимых глотков воздуха, – Я… я уже не справляюсь со всем этим без прежнего Пита. Это словно игра: ты приближаешься ко мне хотя бы на шаг, а уже на следующий день все приходит в норму, и мы снова друг другу никто.
Слова даются с трудом. Складывается ощущение, что революционные речи даются мне куда проще, чем искренние признания, которые открывают мою душу. Я морщусь, пытаясь найти подходящие слова, но их нет. Пит выжидающе молчит. Помощи ждать не от кого.
– Я не знала, что твое присутствие спасает меня. Не только от кошмаров, но и от реальности.
Он неотрывно смотрит в мои распахнутые от ужаса глаза. Что-то настойчиво знакомое треплется на языке; что-то, что в прошлый раз на арене Семьдесят Пятых Голодных Игр я так и не успела сказать. Тогда мне казалось, что времени предостаточно, но теперь я знаю, что счет идет на секунды.
– Китнисс, не вынуждай себя, – неожиданно говорит напарник.
– Заткнись, пожалуйста, – негодую я.
Пит смеется. Не громко и не тихо, но по-настоящему, искренне, живо. Он кивает головой в знак согласия. Я продолжаю цепенеть от ужаса, вслушиваясь в биение собственного сердца. Нет, я не могу. Мне ведь не сложно переступить гордость? Чего уж, казалось бы, проще? Ведь Сойка переживала и не такое; Сойка встречала смерть; Сойка становилась символом; Сойка держалась восстания; Сойка - живая легенда. Но я – Китнисс. Девушка, оставшаяся и телом и духом посреди лугов, окутанных можжевеловыми ароматами близлежащих лесов, рядом с Прим, мамой и Гейлом.
Я чувствую, что это рубеж, который мне нужно преодолеть вместе с Питом: только с ним и никем больше.
Откликаясь на мои мысли, моя рука слабо касается его свободной ладошки, стараясь переплести наши пальцы. Это сплетение – нечто забытое и вычеркнутое, клубится дымкой на задворках моей памяти. Но чувствуя его прикосновения “на вкус”, я вспоминаю все заново. Воспоминания являются кадрами, вспыхивающими и угасающими. Парад Трибутов. Пещера. Дистрикт-12. Тур Победителей. Арена. Тринадцатый. Подвал Тигрис. Обрыв.
Нас больше не было. И не должно было быть.
– Черт возьми, Пит, – я сдаюсь, – ты мне нужен.
Никаких эмоций. Никакой ответной реакции. Никаких чувств. Одни только ладошки все еще соприкасающиеся друг с другом. Я неотрывно наблюдаю за своими длинными, исполосованными белесыми шрамами, обкусанными ногтями, красноватыми порезами, пальцами, сплетенными с крупными пальцами пекаря, которые в некоторых местах, кроме самих шрамов, усыпаны белыми отметинами ожогов. Мне не хватало этого намного больше, чем я думала. И это стоило того, чтобы сказать Питу правду.