Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница
Шрифт:
Сестра подает глубокую миску. Там вроде бы снег, но какой-то странный, светло-зеленоватого цвета, и к тому же источает сладковатый запах. Прим осторожно раскладывает компресс. Я почти слышу, как он шипит, соприкасаясь с разгоряченной кожей. Гейл изумленно распахивает глаза и облегченно вздыхает.
– Хорошо, хоть снега достаточно, – произносит мама.
Пытаюсь вообразить, каково это – очнуться после публичного избиения в разгар знойного лета, когда из крана течет тепловатая водичка.
– Что же ты делала в жаркие месяцы? –
У мамы между бровями появляются глубокие морщины.
– Отгоняла мух как могла.
У меня в животе что-то поворачивается. Набрав горсть смеси в платок, она подает мне компресс. Прижимаю его к щеке. Боль тут же уходит. Это из-за холода, но и мамины травки тоже помогают.
– О-о-о… Замечательно. Почему вчера не стали накладывать?
– Раны должны были немного схватиться.
Не понимаю, что она имеет в виду, но какая разница? Лишь бы помогало. Мама знает, что делает. Меня начинает мучить совесть.
– Прости. Я вчера на тебя накричала.
– Бывало и хуже, – отвечает она. – Люди плохо переносят страдания тех, кого любят.
Тех, кого любят. От ее слов у меня немеет язык, будто бы на него попал снег. Конечно же, я люблю Гейла. Но какого рода любовью? Что понимать под этим словом? Не знаю. Прошлым вечером, в порыве страстей, я поцеловала его, но ведь он этого не помнит. Или все-таки… Надеюсь, что нет. Это бы сильно все усложнило. И вообще, не до поцелуев теперь, когда грядет великий мятеж. Трясу головой, избавляясь от лишних мыслей.
– А где Пит?
– Ушел домой, когда ты заворочалась. Сказал, что не хочет оставлять свой дом без присмотра в такую погоду.
– Хорошо добрался?
Во время пурги можно заблудиться буквально в трех соснах – и пропасть навеки.
– Позвони, спроси, – пожимает плечами мама.
Иду в кабинет (куда редко вхожу после визита президента) и набираю номер. После пары гудков Пит снимает трубку.
– Привет, – говорю я. – Хотела убедиться, что ты спокойно дошел.
– Китнисс, наши дома находятся в трех шагах.
– Знаю, но сейчас пурга, и…
– Ладно, все хорошо. Спасибо, что позвонила. – Повисает долгое молчание. – Как там Гейл?
– Поправляется. Мама и Прим наложили снежный компресс.
– А твое лицо?
– Мне тоже дали снега. Видел сегодня Хеймитча?
– Навестил, – отвечает Пит. – Он пьяный в стельку. Ну, я затопил печку, оставил свежего хлеба…
– Есть один разговор к… к вам обоим.
По телефону больше не скажешь. Мой аппарат наверняка прослушивается.
– Давай подождем, пока буря уляжется, – произносит он. – До тех пор все равно ничего не случится.
– Да, ничего такого, – соглашаюсь я.
Метель утихает только спустя два дня, оставив после себя заносы выше моей головы. Еще через день расчищают дорогу между городской площадью и Деревней победителей. Я помогаю маме ухаживать за Гейлом, то и дело прикладываю к щеке компресс и на всякий случай силюсь припомнить подробности мятежа в Дистрикте номер восемь. Опухоль исчезает. Рубец еще ноет, и вокруг левого глаза – страшный синяк, однако при первой возможности я звоню Питу, чтобы пригласить его на прогулку в город.
Растолкав Хеймитча, тащим его с собой. Он ворчит и сопротивляется, но скорее для порядка. Нам всем нужно обсудить последние события, и Деревня победителей – самое неподходящее место для таких разговоров. Мы даже не раскрываем ртов, пока она не скрывается из вида. Я смотрю на десятифутовые белые стены, обрамляющие узкую расчищенную дорожку, и думаю о том, что им ничего не стоит рухнуть на нас.
Первым прерывает молчание Хеймитч.
– Итак, мы решили бежать навстречу неизвестности? – обращается он ко мне.
– Нет, – отзываюсь я. – Уже нет.
– Все же нашла в своем замысле кое-какие изъяны, солнышко? Может, есть новый план?
– Нужно поднять восстание, – выпаливаю я.
Ментор хохочет. Ладно бы хоть со злостью, но нет, он просто не воспринимает меня всерьез.
– А мне нужно срочно выпить. Расскажете потом, как все получилось, хорошо?
– Ты-то что предлагаешь? – огрызаюсь я.
– Мое дело маленькое – проследить, чтобы свадьба прошла без сучка без задоринки, – говорит Хеймитч. – Я сделал звонок и, не вдаваясь в подробности, перенес фотосессию.
– У тебя телефона нет, – напоминаю я.
– Благодаря Эффи уже есть. Представляешь, она даже предложила мне стать посаженым отцом невесты. Я сказал: чем скорее, тем лучше.
– Хеймитч! – жалобно вскрикиваю я.
– Китнисс! – передразнивает он. – У тебя ничего не выйдет.
Мы умолкаем, пропуская людей с лопатами. Может, они уберут эти жуткие снежные стены вокруг деревни? Но вот и площадь. Выходим – и замираем будто вкопанные.
«Все равно ничего не случится во время пурги», – решили мы с Питом. И, как оказалось, жестоко ошиблись. Площадь невозможно узнать. С крыши Дома правосудия свисает огромный плакат с изображением государственного герба Панема. Миротворцы в девственно-белых мундирах маршируют по чисто выметенной мостовой. Многие расположились на крышах, устанавливают пулеметные гнезда. Однако страшнее всего новые сооружения посередине площади. Огороженный частоколом позорный столб для избиений плетью и виселица.
– Быстро же работает этот Тред, – замечает Хеймитч.
В нескольких улиц от нас к небу взметается пламя. Мы не произносим ни слова, и так все ясно. Гореть может лишь… Перед моими глазами встают лица Риппер, Сальной Сэй и всех остальных друзей, которые только и выживали за счет Котла.
– Надеюсь, там сейчас никого не…
Я не могу закончить фразу.
– Да нет, – отвечает Хеймитч. – Этим людям хватило ума убраться подобру-поздорову. Будь ты немного постарше, тебе бы тоже хватило. Ладно, пойду загляну в аптеку за денатуратом.