Голос ангела [сборник]
Шрифт:
Я вошла. Сурен не шевелился. Спит? Не спит?..
Я села на край дивана.
Он резко открыл глаза. Потом сорвал наушники и замер.
Я скинула халат и осталась в тонкой ночной сорочке.
Сурен отодвинулся к стенке и откинул край одеяла.
Я легла к нему лицом и закрыла глаза.
Я закрыла глаза.
Сомкнутые веки и мерный стук колес надежно огородили меня от окружающего мира, и я возвратилась в свой.
Не знаю, долго ли мы лежали неподвижно. Сурен шевельнулся первым.
— Ты пришла, — просто сказал он.
Это было как… как пробитая брешь. Словно рухнули все стены, заборы… или что у них есть еще там.
Это его «ты»… Вот что было нужно!
— Я пришла к тебе.
Мне показалось, что даже голос мой сделался другим… или говорить стало легче.
— Не верю. — Сурен мотнул головой, словно отгоняя наваждение.
— Что ты слушаешь? — спросила я.
Он выдернул штекер наушников, и в колонках зазвучал старый альбом Криса Ри.
— Мне нравится.
— Мне нравится, что тебе нравится, — улыбнулся он.
Мы все так же спокойно смотрели друг на друга, как будто провели в этой позе полжизни. Сурен запустил свои пальцы мне в волосы:
— Зачем ты стрижешь такие густые красивые волосы?
— Это не я, это парикмахеры.
Он засмеялся.
— Я хочу увидеть твою гриву.
— Прямо сейчас и начну отращивать.
Он снова засмеялся. Я тоже.
Его ладонь сползла мне на шею. Он гладил пальцами ключицы, подбородок. Расстегнул верхние пуговицы сорочки, и рука двинулась к груди.
Я, к собственному удивлению, поспешно выпросталась из сорочки.
Тут же обожгло прикосновение его обнаженного тела.
Он поцеловал меня. Как когда–то давно, на перроне в Москве. Только дольше. Гораздо… бесконечно дольше.
Мы устали от поцелуя.
Сурен лег рядом — запрокинув голову и прикрыв глаза.
Тогда я склонилась над ним.
Я всматривалась в его лицо. Это было самое красивое лицо на всем белом свете. «Самое–самое–пресамое в жизни!» — как говорила моя маленькая дочь, когда ей не хватало слов для выражения восторга.
Я не могла бы сказать, чего больше было в моих ощущениях — наслаждения или изумления. Одно через мгновение сменялось другим.
Это был катарсис. Неведомые мне доселе переживания вытесняли наносное, внушенное, неприсущее мне. Так ветром сметает пыль, волной — мусор. И этот ветер, эти волны длились и длились…
Тугой поток неистовой ласки врывался в глубь меня. Горячий, как солнце. Он растекался по венам и заполнял все мое существо — до кончиков пальцев.
Потом все повторилось. Потом снова.
Потом я с ужасом вспомнила про таблетки. Потом — про резинки… Я плюнула мысленно на все — мне было так хорошо, что я готова была заплатить за это любую цену.
В купе мы долго целовались, не стесняясь проходящих мимо пассажиров.
Потом поезд тронулся.
Я закрыла глаза.
Я уезжала от Сурена, чтобы вернуться к нему как можно скорее.
ГОЛОС
Моему сыну Жене
Он очень спешил. Подвела мелочь, издержки холостяцкой жизни: любимая рубашка, которая так идет ему, оказалась грязной. Пришлось стирать, потом сушить на вентиляторе и, естественно, гладить.
Не то чтобы он опаздывал, но его план прийти раньше всех и самому угадать: кто? — проваливался. А тут еще оказалось, что адрес остался на работе, в кармане халата. И вот он — уже одетый и в перчатках — набирает Боба, Вовку то есть.
— Да?.. — Прозвучавший голос вызвал в голове короткое замыкание: она уже там? а она ли это? если это она — то он готов…
— Алло, говорите.
— Добрый вечер.
— Добрый…
Это не голос… это… это…
— Пригласите, пожалуйста, Владимира… Викторовича.
— Вы, вероятно, ошиблись.
— Минутку! Минутку… — Если она сейчас отключится, я погибну. Медленно и мучительно, как рыба, выброшенная на сушу… — Это номер…? — И он назвал номер Боба.
— Нет. Вы неверно набрали одну цифру.
— Какую?! Скажите, какую?.. — Но он кричал уже в пустоту.
Его вопрос, его смятенные чувства… да что там! — сама его жизнь, рванувшаяся туда, к этому Голосу, разбивалась о невидимую стенку, отлетала от нее осколками сигналов отбоя и исчезала в немой бездне, чтобы кануть в ней навсегда…
Он сполз по стене, поставил аппарат и долго сидел, зажав в руке трубку.
Придя в себя, словно после тяжелого наркоза, он попытался осознать произошедшее.
Он звонил Бобу. Набрал не ту цифру. Услышал Голос и… — как бы это поделикатней?.. — съехал с катушек.
Номер Боба — семь цифр. Если предположить, что какую–то из этих семи он недо- или перекрутил, получится… получится не так уж много номеров!
Он сбросил перчатки, уселся, вытянув ноги, прямо на пол и принялся судорожно вертеть диск. Первые два номера ответили мертвым молчанием, третий — отбоем. Он с надеждой продолжал атаковать этот третий. Ну и болтают же у нас по телефону!.. Никакого терпения не наберешься… И тут же спохватился: а вдруг это Она?.. тогда не болтает, а… Нет, он не находил определения этому Голосу. Все сравнения типа: «песнь песней», «звуки сфер» и тэ дэ — казались невообразимой пошлостью.
Прошло не меньше четверти часа. Он набирал номер без пауз: отбой — набор, отбой — набор. Может, трубка не лежит… На другой номер он не решался переключиться — боялся, что Она, закончив говорить, уйдет от аппарата…
Он вывихнет себе палец…
О чудо! Пошел длинный гудок… другой, третий.
— Слушаю! — Словно ушат ледяной воды: прокуренный мужицкий бас.
Он положил трубку и окончательно пришел в себя.
Во–первых, к телефону может подойти кто угодно. Во–вторых, она могла выйти из дому. В-третьих… и так далее.