Голос ангела [сборник]
Шрифт:
Олега били. Нет, я об этом не хочу… не могу…
Продержали три недели в подвале. Поняли, что прокуратура ничего не знает, намылили веревку на трубе, показали угол, где бетон уже ковырять начали — типа, вот, и никто не узнает, где могилка твоя… Предложили условия: дочкин счет и все, что при тебе, — твое, и вали отседова. А нет — и тебя уроем, и дочурку твою с еенной дочуркой достанем, ибо знаем, где она, ибо она с мамашкой своей поактивней контачила, адресок имеется, хоть и зарубежный. А будешь хорошо себя вести, так можем подсобить с воссоединением остатков семьи…
Конечно, Олег выбрал жизнь — свою, дочки, внучки. Все эти химеры
Дали они ему адрес дочери, вернули содержимое кошелька — вместе с кошельком. Про двухквартирный офис не вспомнили.
И поехал он на юг Испании. Там на берегу синего моря в белом доме среди зеленого сада осела его некогда бунтовавшая, а ныне присмиревшая дочь, ставшая матерью очаровательной дочери по имени Симона, которой уже скоро годик стукнет… Откуда его дочка взяла это имя для своей дочки?.. Так звали одну известную французскую актрису времен нашей советской молодости, и однажды мать нынешней матери сказала своей дочери, что очень хотела назвать ее в честь этой актрисы, но ее отговорили в ЗАГСе — политические соображения тогда были более вескими аргументами, нежели личные… А потом наш кучерявый рокер запел на всю страну про девушку своей мечты, Симо–о–о-о-ну, королеву красоты, она, типа, прекрасна, как морской рассвет… Дочка услышала тогда и пожалела, что мама так нерешительна оказалась… Живут они со своим музыкантом ладно и счастливо. Дочь теперь художник — художественную школу когда–то закончила с отличием, да вот захипповала, поступать дальше не стала… Но от судьбы не уйдешь, как говорили наши бабушки… А мы говорим: будь осознанным. Вот они и осознали себя, свои не суетные, не в пику кому–то и чему–то интересы, живут нутром, интуицией. Самовыражаются — благо возможности для этого есть.
Почему не звонил, не писал?.. Опасался, что история не закончена, не хотел меня под удар ставить. Когда понял, что от него отстали окончательно и бесповоротно — кстати, сами и дали ему об этом знать, некое подобие сердца шевельнулось в жестоковыйных, — вернулся и позвонил.
Вот теперь все.
В смысле — все только начинается.
МАЛЕНЬКИЙ МЕДНЫЙ КЛЮЧИК, или ОЧЕНЬ КОРОТКАЯ ИСТОРИЯ БЕЗ НАЧАЛА И КОНЦА
Перспектива старой, мощенной булыжником Узкой Улочки.
Дома, обремененные архитектурными излишествами в виде лепнины — а может быть, многочисленными и разнообразными заботами людей, проживающих в них?.. — куполом нависли над мостовой.
По их фасадам высоко вверх — к небу и дождю — уползают серебристыми змеями гулкие водосточные трубы. Узорчатые чугунные решетки арок в грустном смирении несут свою бессмысленную вахту: давно уже никто не распахивает их перед нарядным экипажем или сверкающим глянцевыми поверхностями и хромированными деталями ландо.
Все серо в проеме Узкой Улочки: серые стены, серая мостовая, серые люди с серыми лицами. Это вечерняя тень окрашивает в серый все, что попадается ей под руку. Или вечерняя усталость?..
А может быть, проще: Художнику не захотелось возиться с красками, и он плеснул на сырой ватман разбавленную черную тушь, в неразбавленную обмакнул перо и рисует эту коротенькую историю без начала и конца. Или так: у него
Но нет. Краски у него есть. И похоже, он их очень даже любит.
Во–он там, в проеме крыш, видна неровная полоска ярко–сиреневого цвета с желтыми, розовыми и зелеными перышками закатных облаков. А последние этажи домов на правой стороне Улочки — тех, что повыше, — освещены последними лучами солнца и от этого кажутся одного цвета. Цвета спелого апельсина.
На самом же деле, и Старенькая Кинокамера это хорошо знает, они все совсем–совсем разные. И если отмыть с них серую усталость и апельсиновое солнце, то каждый дом сразу обретет свое лицо. Но что поделать — это не входит в замысел Художника. А главный здесь, как ни крути, — он. И дело Старенькой Кинокамеры — послушно снимать на кинопленку все, что он ни нарисует.
И Старенькая Кинокамера добросовестно выполняет свою работу. И даже не без интереса. Хотя давно уже отвыкла от черно–серых фильмов, которые снимала в своей далекой юности. Вероятно, поэтому при каждом удобном случае она поднимает вверх свой Близорукий Объектив, чтобы хоть немножко полюбоваться на сиреневое небо, зеленые облачка и апельсиновые стены.
А случай такой выпадает только тогда, когда Молодой Художник отвлекается на минутку: то ли ему понадобится почистить перо, то ли прикурить сигарету, то ли заварить чашечку крепкого ароматного кофе. А то вдруг послышится ему звонок в дверь, и он, сорвавшись с места и опрокидывая все на своем пути, несется в прихожую…
Кто–кто, а Старенькая Кинокамера знает, кого он так ждет. Но это — совсем другая история…
И тогда она с грустью вглядывается в неровную полоску неба.
Там, в небе, которое начинается прямо на крышах, наверняка летают сейчас ее старинные друзья — ласточки. Они очень любят это время. Время перед заходом солнца.
Когда–то давно, когда Старенькая Кинокамера была еще молодой, она тоже умела летать. Она совсем не боялась высоты, как некоторые ее коллеги, и за это ее очень уважал и ценил Маститый Оператор. Он без сомнений поручал ей самые ответственные и рискованные съемки.
Теперь они оба состарились. Оператор ушел на пенсию и пишет разные занимательные истории для детей и взрослых. В них, между прочим, есть и про нее — Старенькую Кинокамеру. То есть, конечно, про еще юную и полную сил, про ту, с которой Оператор давным–давно сделал много замечательных фильмов.
Что и говорить, нынешняя ее работа — вовсе не та, что раньше: стой себе на одном месте да снимай все, что происходит на листе бумаги по мановению пера в руке Молодого Художника.
В этом занятии — ни риска, ни азарта. Но Старенькой Кинокамере нравится любая работа — уж лучше, чем пылиться в чуланах Киностудии.
И с Молодым Художником она подружилась. Несмотря на то что поначалу он часто злился на ее основательность в подходе к кадру и, как ему казалось, нерасторопность.
Что поделаешь — молодость нетерпелива. Старенькая Кинокамера еще не забыла своей молодости и того, что часто бывает довольно малейшего пустяка для раздражения. Как, впрочем, и для восторга.
К тому же она очень сочувствовала Молодому Художнику, влюбленному в прекрасную Огненноволосую Девушку, которая вот уже почти два месяца не навещала их уютную Квартиру — Мастерскую. Почему? Об этом Старенькая Кинокамера не знала, а спрашивать Молодого Художника не решалась — еще вспылит… Или обидится. Молодые не нуждаются ни в сочувствии, ни в советах…