Голос призрака

Карр Филиппа

Лебрены были очень благодарны за оказанное им гостеприимство, а когда Дикон сказал, что он с матушкой будут сопровождать их до места назначения и что по дороге они остановятся на ночь в Лондоне, они испытали огромное облегчение и не знали, как выразить охватившую их радость.

Естественным образом, разговор за столом шел только об их побеге и о состоянии дел во Франции; он велся по-французски, и это не давало возможности Сабрине, Дэвиду и Джонатану принимать в нем участие. Дэвид мог довольно хорошо читать на французском, но разговорной речью

не владел. Что касается Джонатана, сомневаюсь, что он когда-либо давал себе труд хоть немного выучить язык. Дикон знал французский намного лучше, чем он позволял себе демонстрировать, и при этом он всегда говорил с подчеркнутым английским акцентом, видимо, не желая, чтобы кто-нибудь мог по ошибке принять его за француза. Остальные из нас, разумеется, говорили бегло.

Мы узнали немного о том, что значило существовать при режиме террора. Такие люди, как Лебрены, жили в постоянном страхе. Ни одной минуты они не были уверены в своей безопасности. Их приютила верная служанка, которая вышла замуж за человека, владевшего маленькой фермой; они поселились у нее под видом родственников. Но им так легко было выдать себя, и, когда мсье Лебрен попытался продать драгоценное украшение, единственное, что ему удалось спасти из имущества, он попал под подозрение. Ничего не оставалось, как срочно бежать.

Они переоделись батраками, хорошо сознавая, что один неверный жест, одна ошибка в диалекте, на котором они должны были говорить, может их выдать.

Моя мать подыскала им одежду, которая, если и не сидела на них достаточно хорошо, все же была лучше, чем грязное и рваное тряпье, в котором они прибыли.

Мадам Лебрен сказала:

— Столько людей были добры к нам! Видеть разъяренные толпы… слышать, как те, кто были нашими слугами и с которыми мы так хорошо обращались, повернули против лас… это все невыносимо тяжело. Но какое утешение знать, что не все в мире таковы! Во Франции есть много людей, которые помогают подобным нам.

Мы никогда не забудем, чем мы им обязаны: если бы не они, нам не удалось бы спастись.

Шарло наклонился вперед и сказал:

— Вы хотите сказать… наши люди…

— Большинство наших людей оказали бы помощь, если бы могли, — ответила мадам Лебрен. — Но мы все должны позаботиться о себе. Нам всем грозит опасность. Однако существуют люди, которые специально посвятили себя задаче помогать таким, как мы, беглецам переправляться через границу. Они остаются там для этих целей, хотя могли бы бежать.

Существуют тайные убежища.

Можете себе представить, как это опасно. Нужно постоянно быть настороже.

— Самоотверженность этих людей воодушевляет, — горячо заметил Шарло.

— Я так и знал, что есть такие люди, — подхватил Луи-Шарль.

— Хотела бы я знать, что творится в Обинье, — сказала матушка.

— Я видела Жанну Фужер, когда мы проезжали через Эвре.

Мы все насторожились. Жанна Фужер была преданная горничная тети Софи, скорее компаньонка, игравшая важную роль в доме, потому, что только она умела управляться с тетей Софи.

— Когда это было? — взволнованно спросила моя мать.

— О… несколько месяцев назад. Мы задержались там надолго. Мы укрывались в одном из тех убежищ, о которых я вам говорила, устроенных для помощи беглецам.

— Несколько месяцев, — повторила матушка. — Что рассказывала Жанна? Вы спрашивали ее о Софи, об Армане?

Мадам Лебрен с грустью взглянула на матушку:

— Она сказала, что Арман умер в замке. По крайней мере, бунтовщики дали ему умереть спокойно. Она как будто сказала также, что молодой человек, который был с ним, выздоровел и куда-то уехал.

— А что с Софи?

— Она все еще живет в замке с Жанной.

— В замке!

Значит, его не разрушили?

— Очевидно, нет. Ценности и мебель и прочее разграблены. Жанна говорила, что это был настоящий погром. Но она завела кур и есть корова, и они как-то устроились в одном из уголков замка. В то время, во всяком случае. Люди, по-видимому, оставили их в покое. Конечно, мадемуазель Софи была аристократкой, дочерью графа д'Обинье, но она жила почти затворницей… к тому же сильно изуродована. В общем, их не трогали в замке.

Тем не менее, Жанна чувствовала тревогу. Она все время подымала глаза к небу и бормотала: «Надолго ли!» Может быть, даже сейчас настроение черни изменилось. Говорят, что теперь, после казни короля, станет хуже.

— Бедная Софи! — сказала матушка.

На следующий день Лебрены уехали, и, верный своему слову, Дикон отправился с ними как проводник. Матушка, естественно, поехала тоже.

После их отъезда атмосфера в доме изменилась. Лебрены привнесли в нее ощущение опасности, грозящей разрушить благополучие его обитателей. Мы, конечно, знали, что происходило по ту сторону Ла-Манша, но их приезд заставил нас прочувствовать это с особой силой.

Я скоро обнаружила, что было на уме у Шарло.

Мы, как обычно, собрались вместе за обеденным столом, и, как обычно, разговор пошел о Франции и о положении беженцев, которые еще не успели выбраться оттуда.

Гильотина с каждым днем требовала все больше жертв. Королева была в тюрьме. Скоро придет и ее черед.

— И наша тетушка осталась там, — сказал Шарло. — Бедная тетя Софи! Она всегда вызывала жалость. Помнишь, Клодина, она постоянно носила капюшон, прикрывая им одну сторону лица?

Я утвердительно кивнула.

— А Жанна Фужер! В ней, конечно, было немного от дракона. Но какое сокровище! Какая добрая женщина!

Правда, она частенько не пускала нас к тете Софи.

— Однако ей нравилось, когда ты навещал ее, Шарло.

— Да, пожалуй, она питала ко мне особую симпатию.

Это была правда. Шарло был ее любимцем, если о Жанне можно было сказать, что у нее есть любимцы: она раз или два действительно попросила Шарло навестить ее.

— Эти люди, которые спасают аристократов от гильотины, делают очень важное дело, — продолжал Шарло.