Голос призрака
Шрифт:
— Конечно. Это превращает жизнь в приключение, в испытание. Ты всегда уверена в Дэвиде. Я же никогда не буду уверена в Джонатане.
— И тебе хочется… этой неопределенности?
— Мне ничего не остается. Таков Джонатан. А Дэвид всегда будет верным мужем.
Я не удержалась и спросила:
— И ты считаешь, что Джонатан способен изменять. и находишь это волнующим испытанием? Приключением?
Она повернулась ко мне и медленно кивнула, глаза ее блестели в свете свечи.
— У него будут маленькие романы. Они у него всегда были, и
Я была поражена и не могла это скрыть:
— Казалось, ты не тот человек, который стал бы..
— Потакать ему? Закрывать глаза на проступки мужа?
Твоя мать…
— Все сравнивают меня с матерью. Я знаю, что в чем-то на нее похожа. Но я уверена, что ей никогда не приходилось обсуждать такие вопросы. Мой отец — высоконравственный человек.
— Твоя мать никогда бы и не допустила ничего подобного.
Я понимала, что мне следовало уйти, так как разговор приобрел опасный оборот.
— Мой отец и Джонатан — совершенно разные люди.
— Это верно.
— Я буду поступать совсем не так, как она.
Никакой мужчина с сильным характером ни за что не позволил бы так командовать собой, как бедный папочка. Я думаю, он по-своему любит ее. Он — уважаемый человек, и я люблю его всей душой.
— Приятно слышать о привязанности к родителям.
— Ты такая смешная, Клодина… такая праведная. Наверное, это в тебе говорит французское происхождение. О да, я сумею наладить свою жизнь.
— Я уверена, что это у тебя очень хорошо получится.
— Так что я считаю возможным позволять ему маленькие интрижки. Вот если бы случилось что-нибудь более серьезное…
Я почувствовала, как забилось мое сердце. Я даже подумала, не рассказал ли ей Джонатан о своей связи со мной. Конечно же, он не мог этого сделать. Но в отношении Джонатана никто не мог быть ни в чем уверен. Разве сама она не описывала его как непредсказуемого?
— Если бы я сочла, что у меня есть действительно серьезная соперница, я могла бы…
Она как бы в нерешительности замолчала; одна из свечей затрещала и погасла.
Наступившая тишина показалась мне зловещей. Я почувствовала себя неуверенной, и у меня возникло огромное желание убежать из этой комнаты, с закрытой прекрасной работы пологом кроватью, убежать от видений, непрестанно возникающих в моем мозгу.
— Ах, эти свечи! — сказала она. — С ними всегда так.
Я напишу жалобу о том, что их теперь плохо делают.
Впрочем, неважно.
Света достаточно.
Она приблизила лицо к зеркалу, на меня теперь смотрело ее отражение.
— О чем это я говорила? — продолжала она. — Если бы появился кто-то, кто не был бы легким увлечением, имеющий для него значение, знаешь ли, Клодина, думаю, я ее так сильно возненавидела бы, что у меня возникло бы искушение ее убить.
Я задрожала. Она сказала:
— Здесь прохладно. Я позвоню, чтобы горничная развела огонь. Что поделаешь, наступает осень.
— Я должна пойти переодеться.
— Спасибо за брошку.
Я поспешила из комнаты, думая: «Неужели она знает? Может, это предостережение? Она ведь сказала:»…У меня возникло бы искушение убить ее…»«.
В этот момент ее отражение показалось мне злым, беспощадным.
«Да, — сказала я себе, — она может убить».
Когда они уехали, я испытала облегчение, хотя дни показались мне пустыми и бесцветными.
Я несколько раз навещала тетю Софи, которая продолжала оплакивать Альберика и больше ни о чем не говорила. Ее глубоко потрясло исчезновение Джессики, и мы обсудили это событие. Тетя Софи откликалась на любое несчастье. Я замечала, что, если все оканчивалось благополучно, как в случае с Джессикой, ее интерес к происшествию угасал. Хотя, конечно, ее интересовало, кто и почему это сделал, что приводило к многочисленным неприятным мне домыслам.
Долли Мэйфер проводила с ней очень много времени. Ранее я пару раз навещала миссис Трент в Грассленде. В первый раз меня потряс ее вид. Она сильно переживала смерть Эви и все время сетовала на жестокость судьбы и на подлость того, кого она называла «этим человеком». Приведись ей встретить Гарри Фаррингдона, думаю, она могла бы попытаться покалечить его, что было, конечно, совершенно понятно.
Когда я заезжала позднее, Долли сказала, что она лежит. Ей было плохо, и она чувствовала себя слишком больной, чтобы принимать посетителей. Она почти не покидала дом. Слуги из Грассленда рассказывали, что она становится «немного странной».
Везде царила печаль, и начало всему этому положила смерть Альберика.
Дэвид объявил, что ему нужно съездить в Лондон, чтобы кое-что купить для поместья. Он также должен был встретиться с торговыми агентами. У некоторых из наших фермеров увеличилось поголовье овец, и сбыт шерсти требовал все больших усилий.
Матушка сказала мне:
— Почему бы тебе не поехать с Дэвидом? Вы не были в Лондоне со времени вашего медового месяца. Если бы ты составила ему компанию, поездка выглядела бы для него совсем иначе. Он бы не смотрел на нее как на скучную и утомительную обязанность, а ждал бы ее с нетерпением. Дом целиком в вашем распоряжении, потому что Джонатан и Миллисент сейчас живут в Петтигрю-холле.
Я колебалась, и она продолжала:
— Я знаю, ты думаешь об Амарилис. Мне понятны твои чувства. — Матушка содрогнулась от тяжких воспоминаний. — Она здесь с нами будет в полнейшей безопасности. Мы будем оберегать ее так же, как Джессику. Ты же знаешь, Грейс не спускает глаз с детей ни на минуту. Мне по-прежнему приходится по двадцать раз на дню втолковывать ей, что случившееся не ее вина. Если бы Амарилис уехала с вами, Джессика скучала бы по ней. Они ведь теперь превратились в маленьких человечков. Они все подмечают. Ну, перестань же беспокоиться по поводу того, что здесь происходит. Ты же знаешь, что некоторое время мы можем управиться и без тебя.