Голос сердца
Шрифт:
— Само собой разумеется, — мягко ответила Дороти. — Я считаю себя вашей подругой.
Микаэла глубоко вздохнула.
— Все дело в Салли. Мы очень привязаны друг к другу, а тем не менее что-то у нас не ладится. Мы настолько разные, что я часто задаюсь вопросом, можем ли мы быть вместе. — Она сделала паузу. — Вчера, например, я попыталась показать ему несколько танцевальных па, но он не пожелал их повторить. Он, мол, не может перемениться. Но ведь нам всем приходится чему-нибудь учиться, не так ли?
— Конечно, — кивнула Дороти, — без этого нельзя. Но подчас человеку трудно понять, что учиться следует именно ему, а не его ближнему. — Миссис Дженнингс пристально взглянула на приятельницу. — И это все?
Микаэла помедлила с ответом.
— Да нет, нам, по-моему, мешает еще и то, что у нас разные представления о там, как должны складываться отношения, если… — она замялась на секунду, подбирая нужное слово, — если люди близки.
На лице Дороти появилась еле заметная улыбка.
— Понимаю, — раздумчиво протянула она. — Но вы ведь были уже однажды помолвлены. Значит, для вас не все внове?
— В Бостоне после помолвки твоя жизнь протекает на глазах общества, — ответила Микаэла, отводя глаза в сторону. — Для интимности такого рода там нет условий.
— Для интимности? Это не интимность, Микаэла, это нежность, — дружелюбно поправила ее многоопытная Дороти. В ее устах совершенно естественно звучало то, что при полученном ею воспитании не могла выговорить Микаэла. Дороти приблизилась к Микаэле и обняла ее с материнской нежностью.
— Салли — мужчина, — сказала она. — А мужчина любит иначе, чем женщина. И хотя не все, что он делает, может вам понравиться, помните, он поступает так из любви.
Этот разговор не выходил из головы у Микаэлы. Она, правда, не была уверена, поможет ли он ей при следующем свидании с Салли, но сам факт, что она открыла душу приятельнице и смогла обсудить с ней животрепещущие вопросы, уже принес ей облегчение.
Исполненная благодарности к миссис Дженнингс, Микаэла решила пригласить ее в воскресенье на обед, а потому обрадовалась, увидев ее в этот день перед церковью. Она направилась к ней, решив, что дети могут немного подождать. Тем более что Колин была поглощена разговором со своей подругой Беки по поводу весьма важного дела: Роберт несколько дней назад собственноручно вырезал специально для них маленькое сердечко, чтобы каждая из девочек носила на груди его половину.
— Как вы себя чувствуете, Дороти? — поинтересовалась Микаэла, вглядываясь внимательно в лицо приятельницы, одетой более нарядно, чем обычно по воскресеньям.
Миссис Дженнингс вместо ответа ограничилась кивком головы, и Микаэла продолжала:
— Мне бы хотелось пообедать вместе с вами у нас дома. Могу вас сейчас же взять с собой.
Она показала на ожидавшую поодаль упряжку и стоявших рядом детей.
Но Дороти всем своим видом выразила сожаление.
— Спасибо большое, но никак не могу, хотя была бы очень рада. Я… я договорилась о встрече. — И она смущенно окинула взором площадь перед церковью.
— О встрече? Это с кем же? — полюбопытствовала приятно удивленная Микаэла. И как хорошо, порадовалась она, что эта стареющая женщина не желает безропотно подчиниться судьбе. Ибо Микаэла не сомневалась — у Дороти любовное свидание.
Но миссис Дженнингс уклонилась от ответа, а Микаэла сочла бестактным продолжать расспросы.
Женщины распрощались самым дружеским образом, и Микаэла направилась к телеге.
— Мне надо по дороге домой заехать в кабинет, кое-что взять оттуда, — сообщила она детям. Раз миссис Дженнингс не придет в гости, она использует время для приведения своей документации в порядок.
— Тогда я, пожалуй, лучше пройдусь пешком, — сказал Мэтью. — Ты со мной, Колин?
— Прекрасная идея! — отозвалась Колин. — До скорого, ма!
— До свидания, дети! — Микаэла усадила Брайена на телегу, натянула поводья, и они тронулись в путь.
Колорадо-Спрингс, как обычно по воскресным дням, был объят глубоким покоем. Почта не работала, лавка Лорена Брея была закрыта, и даже из мастерской Роберта, служившей неизменным источником шума, не доносилось ни звука. Женщины небольшими компаниями шли из церкви домой, а мужчины уже собрались в салуне Хэнка — с утра пораньше пропустить рюмочку. Так же тихо и мирно было и на душе у Микаэлы, когда она остановила упряжку у кабинета. Отпирая дверь, она даже напевала себе под нос.
Ей потребовалось лишь несколько секунд, чтобы отыскать в приемной нужную папку и выйти наружу.
— Смотри-ка! Вон Салли! — встретил ее Брайен, которому с его места на облучке открывался прекрасный вид на весь город, и вытянул руку по направлению к лавке Лорена Брея.
— Неужели? — Микаэла повернулась в ту же сторону. Салли как раз в этот миг стучался в двери лавки, ставни которой были плотно закрыты. — Интересно, что ему там понадобилось? Не иначе как он хочет видеть Лорена.
— Но Лорен в салуне, — возразил Брайен. Словно в подтверждение его слов из вращающихся дверей салуна вырвался смех, который мог принадлежать Лорену, и никому больше.
И тут же дверь лавки отворилась. Миссис Дженнингс, в том же элегантном туалете, в котором она была в церкви, приветливо улыбнулась Салли, положила руку ему на плечо и быстро впустила его в дом.
Микаэла стояла как вкопанная. Что бы это означало? Что ему нужно от Дороти, которой Микаэла совсем недавно открыла душу? Единственный ответ, приходивший ей в голову, был настолько неправдоподобен, что она не хотела даже думать об этом.
За обедом Микаэла была необычайно молчалива. Занятая своими мыслями, она не прислушивалась к разговорам детей, и только Колин вывела ее из состояния задумчивости, спросив, можно ли ей надеть на праздник танца ее лучшее платье. Микаэла разрешила, желая, как всегда, чтобы девочке жилось легче, чем ей, чтобы она, в частности, набиралась невинного опыта в процессе общения с мальчиками одного с ней возраста, против чего в свое время категорически возражали родители Микаэлы.
И после обеда она не обрела необходимого душевного равновесия, чтобы заняться бумагами, которые она специально для этого привезла из кабинета. Вместо этого Микаэла плотно завернулась в шерстяной платок и, усевшись на скамью за домом, подставила лицо последним лучам клонящегося к закату солнца. Носком ботинка она чертила на песчаном грунте какие-то знаки, непонятные ей самой. Вдруг раздались хорошо знакомые ей шаги, и она навострила уши.