Голос вечности
Шрифт:
Мы с Павлом напряженно следили, как Сурен, натянув маску, полз к нему, стараясь не поддаться буре. Человек поднял с земли студнеобразное, но еще живое существо. А когда поднимался по трапу, припадая к его ступеням, чтобы не оторваться, защищал это существо от ветра своим телом.
Я не могла понять, умер он или еще жив. Но когда мы его внесли в салон, «мудрые тени» в ужасе отшатнулись.
Я положила его в биокамеру. И только здесь заметила: он уменьшился, как бы высох, студенистое вещество скоагулировало — свернулось. А когда я вышла из биокамеры, увидела, что «мудрые тени» боятся теперь и меня…
Павел и Сурен оставались у космоплана. А я каждый день уходила все дальше и дальше, не всегда возвращалась к ночи…
Пишу в тени палатки. Солнце безжалостно палит. До нестерпимого жара раскаляются горные породы. Скалы, обрывы. И нет им конца и края… Совсем мало песка…
Я занялась прежде всего той частью Джолии, где можно дышать без скафандров. Это приблизительно пятьсот километров в окружности от того места, где мы приземлились. И я наслаждалась почти земным воздухом, его чистотой, простором и резкими порывами ветра. Может быть, потому, что я почти чувствовала себя на пути к родной Земле, эта планета, несмотря на ее мертвенные просторы, стала вдруг тоже дорогой.
Я увидела там плотно прижавшиеся к камням непонятные, безусловно, живые организмы, широкие и плоские. Как гигантские покрывала. Поверхность их отдает холодом, подобно металлу в мороз. Они все время колышутся, мерцая множеством мелких искр, и — меняют свой цвет от фиолетового до нежно-голубого. Я не могла их приподнять, оторвать от скал. Однажды я набрела на пещеру, искусственно вырубленную в граните. В ее черной глубине неясно вырисовывались округлые очертания «камней». Они лежали, чем-то старательно за изолированные. Я подошла ближе.
Вне сомнения, они отделены от окружающего тем плоским растением, что прижимается к скалам, извивается и искрится.
Джолия сравнительно молодая планета. Воды еще мало, она не успела выделиться из силикатных недр, она еще цепко держится в тисках литосферы. Она появится потом, когда кислород станет не чем-то искусственно принесенным в атмосферу, а кровью воздуха.
Были только маленькие озера. В поисках собственной жизни Джолин я обратилась прежде всего к ним.
Выемка внутри скал. Крошечный водоем на каменистых голых уступах. Никаких признаков ила или отложений. Так у нас иногда бывает после сильного таяния снегов. На дне красноватые камни, и сама вода кажется золотистой. Она не прозрачная, а бархатисто-мутная, как будто даже люминесцирующая. Я набрала ее в колбу и поднесла к лицу. Специфический запах органики.
Хорошо помню, что это открытие я сделала на закате. Анлорес скрылся за искромсанным, скалистым горизонтом. А на востоке упрямо стоял его брат Анлорес А. Земля не знает подобного. Это не тусклая Луна с ее мертвенным светом. Это живое светило, излучающее собственное сияние. Но это не солнце и не звезды, которые слабо видны сейчас и кажутся бледными, как на Земле в часы рассвета. Все озарено мутным, пульсирующим голубоватым сиянием. А на «земле» лежат черные тени от скал.
Анализ воды я сделала сразу же. Общая сумма органических веществ превышала пять процентов.
Что это — уже жизнь? Или еще мертвое?
Капля под ультрамикроскопом. В этой малости жидкости я совершенно ясно увидела четко очерченные образования: они плавали в растворе, они были отделены от него оболочкой.
Коацерваты… Неужели это они, первые проблески жизни?
В лаборатории космоплана я подробно исследовала эту жидкость. В растворе белковоподобные и нуклеотидные полимеры. Оболочка… Здесь уже целые ассоциации молекул. Между раствором и тем, что заключено внутри этой клеточки, все идет и идет обмен веществ — тонкое сплетение множества реакций. Я видела, как эти капли вдруг начинали выпячиваться, вытягиваться, как бы под влиянием внутреннего давления, и вдруг делились, на несколько частей.
Жизнь? Наверное, уже жизнь. Но как ей далеко еще до амебы! Более миллиарда лет должно пройти для этого!
В слабом электрическом поле эти образования уменьшались и структура их изменялась. А когда я убирала заряд, капля становилась прежней. Я повторяла так много-много раз, и частички почти всегда возвращались в свое прежнее состояние. Почти…
Значит, эти совершенно одинаковые по виду капли уже обладали известной индивидуальностью, какой-то неуловимой тонкостью своей структуры. И каждая клеточка, как подлинно живое существо, противостояла всему внешнему миру, имела свою собственную судьбу и все свои усилия направляла на самосохранение.
Как хорошо я помню ту ночь, когда я увидела, как мертвое становится живым…
Дикий безжизненный ландшафт в неровном голубом сиянии. Четкая тень моей палатки на камнях. Широчайшее небо с множеством бледных звезд. Завывание ветра в скалах, такое же однообразное и неживое, как и этот пейзаж. И в эти минуты я поняла, я так отчетливо ощутила неизбежность того, что я вижу вокруг… Неизбежность этих звезд, их далекого сияния, и этих мертвых камней под ногами, и однотонного шума ветра в расщелинах, и неизбежность возникновения крошечных капель, каждая из которых уже стоит один на один со всем миром.
Чем больше я проникалась неизбежностью жизни, тем все чаще задумывалась о «мудрых тенях». Не верю я в германиевую жизнь. «Камни» — это другое, — это полуавтоматы — это, может быть, сочетания каких-то жизненных процессов с электроникой, с физикой элементарных частиц. Но разумная жизнь… Это только соединения углерода, бесконечное разнообразие и неисчерпаемые возможности его реакций.
Я все время вижу перед собой сжимающиеся в электрическом поле капли Борьба за собственное существование. Раздражение и ответ организма. А через миллиарды лет из него возникает сознание.
Я успела полюбить Джолию. Смотрю в мутную поверхность ее воды, потом на бесконечные скалы. В этом зрелище что-то неотразимо-великолепное и… жуткое…
Пишу при свете ночного солнца… Все хорошо видно… Думаю о Земле, о ее закатах и о Солнце… Мне сегодня страшно… Стыдно сознаться, но это так… Ломит поясницу… И боль в суставах… Дурацкие мысли лезут в голову… Саша в этих камнях навсегда… Нет! Нет! Не думать! Идти к космоплану! Нет! Может быть, в теле моем гибель… И не только моя… Кажется, у меня в крови все делятся и делятся капли… Чужеродные… Их уже миллионы… Взять под микроскоп… Нет, раньше передать…