Голос Ветра
Шрифт:
*****
День рождения нашей школы решили праздновать в большом актовом зале до обеда, чтобы в обед важных гостей пригласить в столовую, откуда вкусно пахло пирогами.
На то он и большой актовый зал, места было предостаточно. Сиденья для гостей школы были все заполнены, поставлены стулья, и всё-таки зрители стояли ещё в проходах и у стен. Открыли двери, из коридора заглядывали ученики. Душно не было, высокие окна приоткрыли, и на сквозняке шевелились бумажные гирлянды, воздушные шарики и старый, но чистый тюль.
Вначале официальная часть
Затем началась основная часть праздника.
Хореографы, организаторы и учителя толпились за небольшой сценой. Чтобы маленьких детей не мучить, дали выступить начальной школе, а потом их выгнали с этажа и, вообще, отпустили с уроков.
Это у меня был только один выход, и то я волновалась очень сильно. У Ильи целая программа на этом празднике. И хор мальчиков-зайчиков, и игра на гитаре, потом он ещё на пианино должен был сыграть и станцевать со мной.
Стояла почти у выхода и стеснялась своего платья. Мама выбрала! Белое, без рукавов, грудь торчала вверх, и держалась вся эта конструкция только на корсете, который дышать не давал полной грудью. И я страдала.
Были перчатки по локоть, за один палец цеплялись.
Красиво, конечно. Но очень открыто.
Стеснялась своего наряда. В зал пришла в куртке, но краснеть не прекращала. Жарко. Вроде и стояла прямо на сквозняке, а пристальные взгляды мальчишек-старшеклассников, перешёптывающихся девчонок мне покоя не давали. И даже взрослые мужчины присматривались. Да, мама меня красиво накрасила, и причёска великолепная… Как невеста.
Моя мама сидела с мамой Вити Рекрутова, они теперь не дружили с мамой Полины Потёмкиной.
Детский сад.
— Неужели ещё и послушная? — спросила Лариса Рекрутова, подняв на меня желто-карие в ореховом ободке глаза. Неприятная женщина с острым длинным носом, как в книжках иллюстрации рисуют для очень пронырливых героинь, вот такая, на лису похожа. Всё интересовалась мной, как будущей невесткой.
Ещё меня дурочкой назвали.
— Тараса слушается, — кивнула мама и кинула на меня умилённый взгляд. — Показывай, какой мальчик тебе нравится.
Приказала показать. Такая… повелительница Даны Мышонка расселась.
— Он сейчас будет играть на пианино, — нехотя ответила я.
В этот момент вышел Илья. На нём новая белоснежная рубаха, безрукавка и перчатки с отрезанными пальцами. Это он разбитые после драки костяшки прикрыл. Чтобы перчатки не казались такими дикими, прибившимися к одомашненному классическому наряду, Илюша расстегнул ворот рубахи, поднял его вверх и волосы тоже поднял, волной закинув их на одну сторону. Такое чувство создавалось, что он вроде с концерта полез чинить розетку, и его шарахнуло током, а у перчаток пальцы оторвало. Одним словом, полный улёт и восторг. Девочки нашей школы замерли, и я вместе с ними.
—
Расскажу… Мне почему-то заранее стало больно.
— Красивый какой, — восхищённо шептала мама, и глазки поблёскивали неприятно.
Мама обалдела. Но хвастаться перед ней я не собиралась, потому что мама у меня… Она увлекающаяся красивыми мужчинами… Ну, я же взрослая, понимала, что у нас верный папа, а мама боится его расстроить. Но когда папы не было, она слишком много себе позволяла. И, судя по её лицу, ей вообще неважно, что парень на двадцать лет её младше.
Противно.
— Он ещё и поёт? — мама Инга похотливо хмыкнула.
— Да-да, — рассмеялась тихо Лариса и стала нашёптывать: — Сестра моя Света, помнишь её? Услышала, как он поёт и играет, пригласила выступить у неё на вечеринке, где она с подругами…
Мне стало плохо.
Я пошатнулась, попятилась от них. Чуть-чуть задом к двери, из неё в коридор мимо толпы зевак.
Он так красиво играл на пианино!
Красота — его извечный спутник.
Не только красивые девочки попадают в группу риска, но и мальчики.
Зачем мне такой слух?
Зачем я услышала это?!
Сколько ему было лет? Семнадцать было? Предложили деньги, затащили в клуб, а выпустили утром… Неудивительно, что он не давал даже Оле к себе прикасаться. Я бы после такого… Я бы не выжила или точно в монастырь ушла. Все такие наивные, думали, что только девочкам скверно, когда их трогают насильно. А то, что мальчики почти такие же, забывают…
— Лялька, ты чего? — спросил у меня Егор Буравкин, заглядывая в глаза. Вывел меня из накатывающей истерики. — Давай сегодня до Тёмы съездим в больничку? Одному стремак полнейший, она даже не выйдет, а к вам с Ветром сто процентов выбежит. Ляль? — он нахмурился.
Забавный. Интересно, они все знают, что сделали с Ильёй?
Нет! Неинтересно!
Только не мне!
Ничто не важно!
— Мышонок, — Ветер протиснулся сквозь толпу, протянул мне руку. — Пошли, девочка! Мы будем танцевать.
Я сделала три вдоха полной грудью. Посмотрела ему в лицо. Глаза его ясные, хотя и тёмные, но такие… Люди вокруг не видели, что в них огонь и солнце, в них жизнь, любовь и доброта. Они только оболочку красивую лицезрели, а будь у него собачья голова, даже бы в глаза не глянули.
— Я… Я…
— Даночка, ты чего? — расстроился Илья. — Если боишься, плевать! Мелочи справятся!
— Нет! Я люблю тебя!
— Я тоже, — улыбнулся Ветер, и румянец появился на его щеках.
Сняла куртку, и на присвистывающего Буравкина её повесила.
— Ветер, не натыкайся во время танца, — тихо хохотал он, — в юбках прячь.
— Сдрысни, — шикнул в его сторону Илья и с восторгом рассмотрел меня.
Пальцы его трепетно прикоснулись к моим белым плечам, я вытянулась по струнке. По телу дрожь, я вся напряглась. Если танцевать, то на него смотреть нельзя. Я опустила глаза и подала ему руку.