Голоса лета
Шрифт:
О, Мэй.
Ева закрыла альбом.
— Мэй?
Ответа по-прежнему не было. Ее охватила паника. В последнее время она постоянно переживала за Мэй, опасаясь худшего. С ней мог случиться сердечный приступ или удар. Ева подошла к двери спальной, заглянула, со страхом думая, что сейчас увидит Мэй распростертой на ковре или бездыханной на кровати. Но здесь тоже было пусто, опрятно и душно. На прикроватной тумбочке тикали часы, постель была аккуратно заправлена, застелена покрывалом, которое Мэй связала сама.
Ева спустилась вниз и нашла Мэй там, где и боялась ее найти, — на кухне. Старушка суетилась без дела: расставляла
Мэй не полагалось работать на кухне, но, стоило Еве отвернуться, она тотчас же сюда тайком пробиралась в надежде, что ей удастся помыть грязные тарелки или почистить картошку. Она хотела приносить пользу, и Ева, понимая ее желание, старалась давать старушке какие-нибудь пустячные задания, например очистить от шелухи горох или погладить салфетки, пока сама Ева готовила ужин.
Ее никак нельзя оставлять одну на кухне. Ноги ее держали плохо, она постоянно теряла равновесие и хваталась за что ни попадя, дабы не упасть. Зрение у нее тоже слабело, координация движений была нарушена, и выполнение самых простых задач — нарезать овощи, заварить чай, спуститься или подняться по лестнице — могло окончиться для нее катастрофой. Ева жила в постоянном страхе, что Мэй порежется, обожжется, сломает ногу, и тогда придется вызывать врача и «скорую», которая отвезет ее в больницу. А уж в больнице, наверняка, Мэй покажет себя во всей красе. Возможно, станет оскорблять врачей, пока те ее осматривают, а то выкинет и еще что похуже: стащит виноград у другого пациента или вышвырнет в окно свой ужин. Это вызовет подозрения у администрации, они станут задавать лишние вопросы. И Мэй поместят в богадельню.
Это-то и пугало Еву, ибо она знала, что Мэй выживает из ума. Альбом с Микки Маусом был не единственным тревожным симптомом. Примерно месяц назад Мэй вернулась из Труро с детской шерстяной шапочкой, которую она носила, как стеганый чехольчик на чайник, — натягивала на уши всякий раз, когда выходила на улицу. Письмо, что Ева поручила Мэй отнести на почту, через три дня она нашла в холодильнике. Свежеприготовленное жаркое Мэй выбросила в ведро для пищевых отходов.
Своими тревогами Ева поделилась с Джеральдом, и тот твердо сказал, чтобы она не изводила себя беспокойством раньше времени. Ему все равно, заверил он жену, что Мэй не в своем уме. Она никому не причиняет вреда и, если не будет поджигать шторы или дико вопить посреди ночи, как несчастная миссис Рочестер, [28] пусть живет в Тременхире, пока не отдаст богу душу.
28
Миссис Рочестер — персонаж романа Шарлотты Бронте «Джейн Эйр», сумасшедшая жена главного героя.
— А если с ней произойдет несчастный случай?
— Давай не будем волноваться заранее.
Пока обходилось без несчастных случаев. Но…
— Мэй, дорогая, что ты задумала?
— Не нравится мне, как пахнет этот кувшин для молока. Хочу ошпарить его кипятком.
— Он абсолютно чистый, не нужно его ошпаривать.
— Если не ошпаривать кувшины в такую погоду, можно подхватить диарею.
Некогда Мэй была пышной женщиной, в теле, но к восьмидесяти годам усохла. Пальцы узловатые, крючковатые, будто корни старых деревьев; чулки на ногах морщатся, близорукие глаза потускнели.
Она была идеальной няней, любящей, терпеливой и очень разумной. Но даже в молодости придерживалась твердых нравственных убеждений, по воскресеньям всегда ходила в церковь, ратовала за строгий образ жизни. К старости ее нетерпимость стала граничить с фанатизмом. Приехав вместе с Евой в Тременхир, она отказалась посещать местную деревенскую церковь и стала прихожанкой скромной часовни в городе — мрачного здания, расположенного на глухой улице, где священник в своих проповедях вещал об ужасах пьянства. Мэй вместе с другими членами паствы еще раз дала обет трезвости и своим надтреснутым голосом вознесла молитвы к Богу.
Чайник закипел.
— Я налью воды в кувшин, — сказала Ева.
И налила. Лицо у Мэй было недовольное. Чтобы ублажить ее, Еве пришлось придумать ей занятие.
— Мэй, будь милочкой, насыпь в солонки соль и отнеси их на обеденный стол. Я уже накрыла к ужину и цветы поставила, а про соль забыла. — Она рылась в шкафах. — Где большая миска с синей полоской? Хочу набрать в нее малины.
Мэй с выражением мрачного удовлетворения на лице достала миску с полки, где стояли кастрюли.
— В котором часу приезжают мистер и миссис Алек? — спросила она, хотя Ева говорила ей это двадцать раз.
— Сказали, что будут к ужину. Еще миссис Мартен обещала отростки принести, — будет здесь с минуты на минуту, останется выпить что-нибудь. Если услышишь, что она пришла, передай ей, что адмирал на террасе. Он позаботится о ней до моего возвращения.
Мэй поджала губы, прищурилась. Так она выражала свое неодобрение. Для Евы ее реакция не явилась неожиданностью, ибо Мэй была категорически против употребления спиртного и недолюбливала Сильвию Мартен. Об этом вслух никогда не говорили, но все, включая Мэй, знали, что Том Мартен умер от пьянства. В этом отчасти заключалась трагедия Сильвии, ибо она осталась не только вдовой, но еще и без денег. Поэтому Ева жалела ее и всячески старалась помогать ей.
А еще Мэй считала Сильвию легкомысленной женщиной.
— Вечно целует адмирала, — недовольно бурчала она, и было бессмысленно объяснять ей, что Сильвия знает адмирала почти всю свою жизнь.
Мэй невозможно было убедить, что Сильвия не преследует какие-то свои тайные цели.
— Хорошо, что она придет сюда. Ей, должно быть, ужасно одиноко.
— Хм, — скептически хмыкнула Мэй. — Одиноко. Я могла бы такое рассказать, что у тебя уши завянут.
Ева потеряла терпение.
— Я не хочу это слышать.
Положив конец нелепому разговору, она повернулась к Мэй спиной и покинула кухню через дверь, ведущую непосредственно в просторный защищенный от ветра внутренний двор. Сейчас немного сонный в лучах вечернего солнца, двор имел четырехугольную форму, образуемую гаражами, старым каретным сараем и домиком, где некогда жили садовники. За одной высокой стеной лежал огород. В центре двора находилась голубятня. В ней — белые голуби. Сидят на жердочках, воркуют, хлопают крыльями, перелетая с места на место. Между голубятней и гаражами натянуты веревки, на которых сохнет белье: кипенно-белые наволочки и кухонные полотенца, застиранные белые пеленки — уже сухие, хрустящие. Повсюду во дворе стоят кадки и ящики разных размеров — с геранью, с травами. Воздух полнится терпким ароматом розмарина.