Голоса с улицы
Шрифт:
– Не говорите так, – испугалась Марша. – Это звучит так зловеще: по-моему, я видела в некоторых свет.
– Привидения, – произнес Хедли.
– Перестаньте! – Длинноногая, грациозная Марша принялась натянуто мерить шагами комнату. – У вас есть сигареты? Я оставила свои в машине.
Хедли швырнул ей пачку. Он осторожно открыл крышку картонной коробки с ледяным грейпфрутовым соком (единственным видом, который смог найти) и с наслаждением его отхлебнул. Вскоре Марша уселась и изысканным жестом развернула сандвич с куриным салатом.
– Жаль, что у нас нет ничего горячего, – пробормотала
– Сейчас уделю, – рассудительно ответил Хедли.
Он допил сок и открыл свой молочный коктейль. Потягивая его, Хедли принялся безмятежно грызть свой сандвич с ветчиной и сыром. Марша безрадостно щипала картофельные чипсы, которые девушка насыпала на дно кульков.
– В конторе есть платный телефон, – сказал Хедли.
– Кому вы хотите позвонить?
– Жене.
– А, – у Марши загорелись щеки. – Ну, может, вам следовало… – Она смело подняла глаза. – Что вы собираетесь ей сказать?
– Сегодня вечер пятницы, а пятничными вечерами я обычно исчезаю. Ухожу в свой еженедельный загул.
– Она не возражает?
– Возражает, – ответил Хедли, – но не удивляется.
Он встал и подошел к окну. Поднял жалюзи и сел, уставившись в темную пустоту. Мысль о том, чтобы вернуться домой, казалась смутной и нереальной: образ жены уже начал стираться в памяти. Так всегда случалось, когда ее в данный момент не было рядом. Порой Хедли с трудом припоминал, как она выглядит… В первые месяцы супружеской жизни он боялся, что когда-нибудь встретит жену на улице и не узнает.
– Я бы переспал с вами, – сказал Хедли вслух, – хоть и женат – и хотя у меня есть сын. Но вы бы со мной не переспали.
– Нет, – сурово сказала Марша. – Я бы не смогла.
– Вы уже почти это сделали, – он иронично ухмыльнулся. – Если бы я разулся, вы бы переспали.
Тонкие пальцы Марши разворотили сандвич с куриным салатом.
– Возможно. Теперь я уже не знаю. Мне хотелось.
– Посмотрим правде в глаза, – произнес Хедли. – Мы два сапога пара… в каждом из нас нет ни капли верности. Вы бы изменили Бекхайму, а я – своей жене. Именно этим мы сейчас и занимаемся.
– Я не считаю, что изменяю Теду. Я ушла от него: он знает, что между нами все кончено.
– Вы изменили ему, когда впервые заявились в тот день в магазин. А я изменил Эллен давным-давно. Может, с нами что-то не так… Наверное, потому-то мы и не можем нигде укорениться. Мы перерезали свои корни своей неверностью. Кому вы верны? Хоть кому-нибудь?
Марша не ответила.
– Я не верен никому, – сказал Хедли. – Я никогда не думал о верности кому-то – разве что абстрактному идеалу. Я никогда не был предан своему начальнику или жене. Я предавал своих друзей – это хуже всего. Всех… свою родину, общество, в котором родился. И потом я еще удивляюсь, почему я ни во что не верю. Почему никому не доверяю. Я ищу того, в кого можно уверовать… но сам при этом неверен. Я даже не знаю, что значит быть верным. Да, что-то тут не так… и причина во мне.
Марша
– Но мы же бунтари, Стюарт. Мы пытаемся изменить мир.
– Никакие мы не бунтари – мы изменники.
Повисла тишина.
– К тому же, – подытожил Хедли, опустив жалюзи на окне, – мы не верны даже друг другу. Вы доверяете мне? Я вам абсолютно не доверяю: я знаю, что вы предадите меня точно так же, как предали Бекхайма, если вам стукнет в голову какая-то блажь. Нам обоим грош цена в базарный день.
– Не говорите так, – возразила Марша и порывисто потянулась к нему. – Вот, возьмите немного моего сандвича: не могу доесть.
Хедли расхохотался.
– Ладно, – сказала она. – Возможно, это все изменит. Я должна отметить постижение моей собственной сущности. Будь у нас какая-то выпивка, это был бы хороший повод.
Отдав ему сандвич, Марша добавила:
– Схожу к машине – сейчас вернусь.
Она открыла дверь и вскоре скрылась в темноте. Хедли слышал, как под ее ногами быстро заскрипел гравий, как она открыла машину и принялась там рыться.
Минуту спустя Марша вернулась с литровым виски «хейг энд хейг». Закрыв за собой дверь, вся запыхавшаяся, с раскрасневшимися щеками, она показала бутылку.
– Идет? – выдохнула Марша.
– Идет, – Хедли взял у нее виски. Руки женщины были ледяные, а сама бутылка – влажная от ночной измороси. – Постойте лучше перед обогревателем, – сказал он Марше. – Я налью.
Хедли вылил остатки молочных коктейлей в унитаз, вымыл картонные чашки и плеснул в них виски. Когда он вернулся в комнату, Марша свернулась клубком на диване: глаза широко раскрыты, ладони сжаты, лицо грустное и поникшее.
– Что случилось? – спросил Хедли.
– Я… не думала, что это будет вот так, – она обреченно улыбнулась ему, скривив губы. – Я возвращалась к вам: все должно было быть прекрасно. Мы вдвоем… понимаете, – Марша взяла чашку. – Спасибо.
– Разве вы не чувствовали этого всякий раз? – безжалостно спросил Хедли. – Подцепляя кого-нибудь новенького, разве вы не надеялись, что он – тот единственный?
Марша сгрудилась, жалобно уставилась в пол и безмолвно покачала головой.
– Я хорошо знаю, что всегда это чувствую, – неумолимо продолжил Хедли и, отпив виски, уставился на нее. Он почти не испытывал сочувствия к женщине и отстраненно наслаждался своим поведением. – Думаю, я не остановлюсь, пока не потеряю надежду от старости.
Женщина не шелохнулась.
– Выпейте виски, – сказал Хедли.
Послушно, точно брошенное дитя, Марша подняла чашку и выпила.
– Отлично, – удовлетворенно произнес Хедли и тоже выпил: виски опустилось на самое дно желудка и улеглось там твердым шариком, отчего Хедли подурнело. Предстояла пьянка знакомого типа – с тошнотой и раздражением. Но у него не было выхода: чем больше он пил, тем сильнее прояснялись мозги, а мысли становились холодными и чеканными. Комната приобрела металлический, блестящий оттенок: легкое онемение рук и лба вызвало лишь еще большую отрешенность, словно и Хедли, и сидящая на диване женщина были ненастоящими. Словно сама комната была искусственным макетом.