Голоса веков

Андреев Даниил Леонидович

Прострут ему ангелы дивную Кровь в ХрусталеПричастье и радость для мира, лежашего в зле,Чтоб в горних высотах, молчаньем и тайной объят,Хранил ее вечно незыблемый град Монсальват.И будут сходить от обители по ледникамНародоводители к новым и новым векам,Пока на земле хоть один еще есть пилигрим,Духовную жаждой, как пламенем смертным, палим.

¹⁹³⁴

* * *

Мне

радостно обнять чеканкой строк,Как влагу жизни — кубком пира,Единство цели, множество дорогВ живом многообразье мира.И я люблю — в передрассветный мигЧистейшую, простую негу:Поднять глаза от этих мудрых книгК горящему звездами небу.Как радостно вот эту весть вдохнуть —Что по мерцающему сводуНеповторимый уготован путьЗвезде, — цветку, — душе, — народу.

¹⁹³⁵

Восход души

* * *

Бор, крыши, скалы, — в морозном дыме.Финляндской стужей хрустит зима.На льду залива, в крутом изломе,Белеет зябнущих яхт корма.А в Ваммельсуу, в огромном доме,Сукно вишнёвых портьер и тьма.Вот кончен ужин. Сквозь дверь налевоСлуга уносит звон длинных блюд.В широких окнах большой столовой —Закат в полнеба, как Страшный суд. Под ним становится снег багровымИ красный иней леса несут.Ступая плавно по мягким сукнам,По доскам лестниц, сквозь тихий домПодносит бабушка к страшным окнамМеня пред детски-безгрешным сном.Пылая, льется в лицо поток нам,Грозя в молчанье нездешним злом.Он тихий-тихий… И в стихшем домеМолчанью комнаты нет конца.Молчим мы оба. И лишь над нами,Вверху, высоко, шаги отца: Он мерит вечер и ночь шагами,И я не вижу его лица.

Игрушечному медведю, пропавшему при аресте

Его любил я и качал,Я утешал его в печали;Он был весь белый и урчал,Когда его на спинку клали.На коврике он долго днемСидел притворно неподвижен,Следя пушинки за окномИ крыши оснеженных хижин.Читался в бусинках испугИ легкое недоуменье,Как если б он очнулся вдругВ чужом неведомом селенье. А чуть я выйду — и уж вотОн с чуткой хитрецою зверяТо свежесть через фортку пьет,То выглянит тишком из двери.Когда же сетки с двух сторонНас оградят в постельке белой,Он, прикорнув ко мне, сквозь сонВдруг тихо вздрогнет теплым телом.А я, свернувшись калачом,Шепчу, тревожно озабочен:— Ну, что ты, Мишенька? о чем?Усни. Пора. Спокойной ночи. И веру холил я свою,Как огонек под снежной крышей,О том, что в будущем раюМы непременно будем с Мишей.

* * *

Она читает в гамаке.Она смеется — там, в беседке.А я — на корточках в пескеМой сад ращу: втыкаю ветки.Она снисходит, чтоб в крокетНа молотке со мной конаться…Надежды нет. Надежды нет.Мне — только восемь. Ей — тринадцать. Зов на прогулку под лунойОна ко взрослым повторила.И я один тащусь домой,Перескочив через перила.Она с террасы так легкоПорхнула в сумерки — как птица…Я ж — допиваю молоко,Чтоб ноги мыть и спать ложиться.Куда ведет их путь? в поля?Змеится ль меж росистых трав он?А мне — тарелка киселяИ возглас фройлен: «Шляфен, шляфен!»А попоздней, когда уйдетМешающая фройлен к чаю,В подушку спрячусь, и пойметЛишь мать в раю, как я скучаю. Трещит кузнечик на лугу,В столовой — голоса и хохот…Никто не знает, как могуЯ тосковать и как мне плохо.Все пламенней, острей в грудиВскипает детская гордыня,И первый, жгучий плач любвиХранится в тайне, как святыня.

* * *

Есть кодекс прав несовершеннолетних:Крик, драка, бег по краю крыш, прыжки,Игра с дождем, плесканье в лужах летних,Порт из камней, из грязи — пирожки. О покорителях морей и сушиЧитать, мечтать и намечтавшись всласть,Перемахнуть через заборы, крастьВ саду зеленые, сырые грушиИ у костра смолистого, в ночном,Когда в росе пофыркивают кони,Картофель, обжигающий ладони,Есть перед сном — прохладным, свежим сном.Мы — мальчики: мы к юному народуПринадлежим и кровью и судьбой.Бывает час, когда мы не на бой,Но для игры зовем к себе природу,