Голоса вещей
Шрифт:
— Ха! — сказал Зайцев.
— Вот видишь. Он скажет приблизительно так… «Настюха, мать твою за ногу! Давай поженимся!» А она ответит… «А где жить будем, ты подумал, дурака кусок!» Без злобы скажут, даже смягчат свои слова улыбкой, ласковыми касаниями, но произнести нечто нежное… Не смогут. Конечно, я преувеличиваю, но не слишком. Может быть, в нас есть какие-то чувства, не чуждые остальному человечеству, но выразить их мы не только не умеем — не хотим! Более того, стыдимся чувств, и если уж они у нас появились, стараемся так выразиться, чтобы никто и не заподозрил наличие у нас трепетности в душе, преклонения перед особою противуположного пола. Вот видишь, я даже сейчас скатился на небольшую пошлость. И ты ответил мне с этакой панибратской грубоватостью, с дружеской подковыркой, с налетом хамства — «Ха!». Я не обиделся, поскольку ничего другого от тебя не ждал, я отлично понял, что выражает это обезьянье восклицание. Оно означает следующее… «Знаешь, старик, тебе не откажешь в наблюдательности, в самом деле, словарный запас наших юношей и девушек оставляет желать лучшего. Но выносить твою болтовню у меня уже нет сил». Я прав?
— Как всегда.
— Вот видишь. И этим своим ответом ты пытаешься в меру своих скромных возможностей поставить меня на место. Ну да ладно… Выйдем, Зайцев, на улицу, сядем в трамвай, посетим ресторан, отправимся в мою контору, в твою контору, что мы услышим? «Вам кого?» «Уже закрыто!» «Колбасы нет и не будет». «Не вздумай опоздать». «Извините!» — это мне говорят, отодвигая в сторону на целый метр или вдавливая в толпу. Да, Зайцев, это надо признать — в конце второго тысячелетия, на восьмом десятке революции, общение в нашей стране на всех уровнях общества сделалось настороженно-пренебрежительным. Человек покидает свою квартиру, сжимаясь и готовясь к отпору, будто он входит в дикие джунгли, наполненные ядовитыми змеями, кровожадными хищниками, ненасытными людоедами. Я забегаю в магазин, заранее смирившись со всеми унижениями, которые мне предстоит вынести. Вхожу в учреждение, оставив на пороге и достоинство, и образование, и здравость мышления — все это может только повредить. Я замираю от ужаса, поднимая руку, чтобы остановить такси… «Простите, сэр, не кажется ли вам, что сегодняшняя погода может испортиться?» — «Действительно, боюсь, что вы правы… У меня такое ощущение, что ветер усиливается». — «Надеюсь, вы не сочтете меня назойливым, если я предложу вам свой зонтик?» — «Очень благодарен, вы меня просто выручили…» И так далее. Нам такой разговор кажется не просто чужим — чуждым! И самое страшное — он кажется нам глупым. Нам и в голову не приходит, какие пласты культуры, воспитания, сколько уважения к ближнему должен усвоить человек, прежде чем заговорить вот так. Мы уверены в том, что с людьми можно обращаться проще. «Машка, хватит выкобениваться, пошли на сеновал!» — «Вот хитрый, уже и уговорил». Эти слова только потому и стали анекдотом, что попали в точку.
— Продолжай, я внимательно тебя слушаю.
— Подчеркнуто вежливая речь стала чем-то вроде издевки. К ней прибегают смеха ради, куражась и юродствуя. Ее можно услышать только со сцены.
— Ты хочешь сказать…
— Да, Зайцев, да! Вспомни, как выражались убийцы в квартире бедной Тани Лесницкой… «Вы должны согласиться, Танечка…» «А не кажется ли вам…» «У меня складывается впечатление…» Так никто не выражается. Эти слова можно произносить только играя. Убийцы прибегли к этим словам, чтобы не произносить своих. У них не нашлось сил произнести свои.
— Пожалуй, в этом что-то есть…
— Скупишься, Зайцев. — Ксенофонтов встал, прошелся по комнате, остановился перед Зайцевым. — Подобные слова нельзя произнести вот так легко и беззаботно, если к ним не привыкнешь. Но где у нас пользуются подобными церемонными, вычурными, опереточными оборотами? На сцене. Только там они уцелели, выжили, сохранились, но, к великому моему сожалению, стали пародийными. Таким образом, я заподозрил, что убийцы — это люди, для которых слово если и не профессия, то что-то вроде этого. У них неплохо подвешен язык, они наверняка брали уроки дикции. Разве ты не понял, что их разговор не настоящий? Они играли, Зайцев, они играли. Бедная девочка даже не почувствовала фальши, не поняла, что имеет дело с представителями разговорного жанра.
— Но магнитофон включила.
— Скорее по привычке. Она их не ждала. Видно, было какое-то мимолетное знакомство до концерта, после концерта… Но ребята оказались цепкими.
— Почему ты решил, что они нездешние, что они гастролеры?
— Из их разговора. Вначале я сообразил лишь, что в нашем городе так не говорят, и только потом до меня дошло, что так вообще не говорят. И тогда я засел за газеты. Какие гастроли, каких групп, в каких городах и с каким жанровым разнообразием проходили в последнее время. Причем меня интересовали только те группы, которые побывали и в нашем городе.
— И ни разу не ушел в сторону, ни разу не терял след?
— Терял, — сокрушенно признался Ксенофонтов. — Меня сбила с толку простая вещь… Они совершили убийство, когда выступали уже в соседнем городе. А я по невежеству и самонадеянности искал убийц среди тех групп, которые были в городе именно в день убийства. Но все-таки вышел на верную тропу — побывал на нескольких концертах, кое-что записал, прослушал, сопоставил… Я только после этого предложил тебе развлечься. По-моему, неплохой был концерт, как ты думаешь?
_____________
Виктор ПРОНИН известен как автор многих произведений, написанных в жанре детектива. Первая его приключенческая повесть «Тайфун» была опубликована в «Молодой гвардии» в 1976 году. Затем вышли книги: «Ошибка в объекте», «Не приходя в сознание», «Явка с повинной», «Особые условия». С интересом были приняты читателями и литературной критикой психологический роман «Кандибобер», сборники рассказов «Маленькие слабости», «Будет что вспомнить». Книги писателя не просто занимательны, в них есть то, что принято называть литературным мастерством. Виктор Пронин часто выступает с судебными очерками. Не один раз ему приходилось бороться за человека, отстаивая его честь, а то и свободу.
Виктор Пронин — член Союза писателей СССР, лауреат писательских литературных премий.