Голова королевы. Том 2
Шрифт:
— Нет, этого я не могу сказать, наоборот, из рапорта совершенно ясно видно, что ваш Кинггон является еще гораздо более отъявленным негодяем, чем, быть может, даже вы это предполагаете, и это обстоятельство кажется единственным, которое говорит в вашу пользу.
Неожиданность подобного оборота дел вызвала Лейстера на страшную неосторожность.
— Неужели Кингтон выдал меня — спросил он.
— Прежде — да, — ответил Бэрлей. — Но теперь он выдал с головой только самого себя. Однако будьте любезны лично просмотреть все бумаги, а потом мы
Бэрлей занялся другим делом, а Лейстер погрузился в чтение поданных ему министром бумаг.
— Дело приняло такой оборот, которого я никак не ожидал! — сказал он наконец.
Бэрлей встал с кресла и, подойдя к нему, произнес:
— Это — естественное следствие доверия, оказываемого преступникам, милорд! Теперь будет очень трудно отвратить дурные последствия происшедшего.
— Да, да, конечно! Но я вижу, что вы полны участия ко мне и готовы оказать мне свою помощь…
— В этом вы, пожалуй, правы. Тем не менее, я руководствуюсь желанием избавить ее величество королеву от лишнего и очень глубокого огорчения… Таким образом, если я и готов помочь вам, то только ради нее…
— Ах, я отлично понимаю вас!… Разумеется, я даже и не смею рассчитывать на такую снисходительность, потому что слишком провинился перед ней… Но, несмотря на все это, поверьте мне, милорд, что если кто обманут во всем этом деле, так только я один!
— Я только что сказал то же самое, милорд.
— Так, значит сэр Брай овладел документом и бежал! — произнес Лейстер. — О, это — очень опасный человек. Для меня он опаснее даже лорда Сэррея!… Быть может, он уже в Лондоне? Или только направляется сюда?
— Возможно, если он имеет основание предполагать, что особа, которой он настойчиво интересуется, находится здесь.
— Так, так… Должно быть, это так, потому что и ее мать несколько дней тому назад явилась ко мне и потребовала у меня свидания с дочерью… Я разрешил…
Бэрлей улыбнулся и произнес:
— Станем с самого начала на правильную точку зрения. Раз мы говорим об этой даме, то для меня и вас она теперь должна быть совершенно посторонней личностью…
— Ну да… Я понимаю вас, милорд… Но не следовало ли нам арестовать графиню Гертфорд и сэра Брая? Быть может, они спелись теперь друг с другом?
— Это очень возможно! Но ваше предложение совершенно неприемлемо. В настоящее время нам остается только предоставить события их естественному ходу. Подождите, пока прибудут арестованные, тогда и видно будет, что нам предпринять. Да и вообще, пока сэр Ралейг вернется, у нас много времени, а мало ли что еще может случиться за это время? Пока вы будете следить за тем, чтобы никто из замешанных в это дело не мог пробраться к ее величеству королеве, и в этом будет состоять ваша специальная задача. Нужно позаботиться, чтобы к ней не проникло ни какое-либо известие, ни какое-либо лицо. Ну, а сделать это вам легче, чем кому бы то ни было!
— Это правда, — пробормотал Лейстер. — Милорд, примите уверения в моей неизменной готовности быть всегда к вашим услугам!
— Я рассчитываю на это, — холодно ответил Бэрлей.
С этим они расстались.
С того времени, как предъявленное Лейстеру обвинение с особенной силой пробудило в королеве ревнивые сомнения, ее отношения к фавориту резко изменились. Она не допускала его дальше порога своих внутренних покоев и на каждом шагу показывала полное безразличие к нему. Но это касалось только их внутренней; интимной, скрытой от глаз придворных жизни, С внешней же стороны все как будто шло по-старому, и придворные не сомневались, что Лейстер находится в полной силе своего значения и влияния.
Весьма понятно, что подобное положение требовало от лорда двойной бдительности, и его шпионы были рассеяны по всем уголкам дворца. Однако это было отлично известно лорду Бэрлею, и потому-то он и сказал, что Дэдлею легче, чем кому бы то ни было, предупредить вторжение враждебных элементов. И на самом деле это было нетрудно сделать: без ведома Лейстера никто не мог быть допущен к королеве.
В скором времени трое арестованных Ралейгом в Кэнмор-Кастле были доставлены в Лондон и по приказанию Бэрлея были временно заключены в Тауэр.
Бэрлей немедленно известил Лейстера, что арестованные прибыли, и тот поспешил навестить канцлера. Они имели продолжительный разговор, и последующие действия Дэдлея явились результатом этого собеседования.
На третью ночь после прибытия Кингтона в Тауэр дверь его камеры открылась в непривычное время. Сначала появился тюремщик с фонарем, за ним вошел какой-то человек, укрытый длинным, широким плащом. Тем не менее Кингтон сразу догадался, кто этот человек.
— Оставьте нас, — сказал пришедший тюремщику, — и не возвращайтесь, пока я не кликну вас.
Тот поставил фонарь на пол и вышел из камеры.
— Мне приходится встретить вас в довольно-таки странном виде, — начал посетитель, — а это не говорит в пользу прославленного ума сэра Кингтона!
— Да, милорд! — согласился Кингтон.
— Не называйте меня так, это ни к чему.
— Хорошо!… Но ведь я сам был обманут и только благодаря этому все мои расчеты потерпели позорное крушение!
— А заодно вы решили обмануть и меня? Не могу не заметить вам, что вы выказали себя вдвойне негодяем!
— Я не заслужил этого от вас! Я имел самые лучшие намерения, и все, что было сделано мной, основывалось на старании направить всю историю к вашей пользе. Но — увы! — результаты получились не те, каких я ждал, и я же первый пострадал от этого.
— Да, Кингтон. Но пока потеряны далеко не все надежды, и я все еще достаточно могуществен, чтобы позаботиться о твоей судьбе, если ты и в дальнейшем выкажешь себя преданным слугой, — произнес Лейстер.
— Не сомневайтесь в этом! Я был и буду предан вам всем телом и душой, даже если мне и придется поплатиться жизнью за то, что я ошибся в своих расчетах.