Голова Путешественника

Блейк Николас

– 0-очень похоже на правду. Но какое это имеет отношение к орудию преступления?

– К этому я и веду. Следите за ходом моей мысли. Единственное, что могло заставить Освальда бежать из Англии под прикрытием мнимого самоубийства, – это какое-то очень серьезное преступление, о котором еще не стало известно полиции. Я предполагаю, что об этом преступлении знал кое-кто кроме него. Если бы это был только один человек, Освальд сделал бы все, что в его силах, и даже больше, чтобы заставить его молчать; но даже он не был в состоянии заставить молчать четверых.

– Почему вы говорите о четверых?

– Потому что у меня есть причины полагать, что именно четыре человека знали об Освальде

нечто в высшей степени позорное. Но давайте пока оставим этот вопрос. Я предполагаю, что кто-то из них или все вместе поставили ему жесткое условие: или он уезжает из страны, или они все рассказывают полиции.

– Шантаж? Или как это вы назовете? Но почему же он тогда просто не уехал из страны, и вся недолга? Зачем инсценировать самоубийство? Или вы считаете, что самоубийство было частью сделки, частью цены, которую он должен был заплатить за молчание?

– Совершенно верно.

– А кто в первую очередь выигрывал от мнимой смерти Освальда? – продолжал гнуть свою линию Блаунт. – Его брат!

– Его брат. И Джанет Ситон. И косвенно Торренсы.

– Но главным образом брат. Ладно, а дальше?

– А вот дальше случается что-то такое, что позволяет Освальду надеяться на возможность сравнительно безопасного возвращения в Англию. Возможно, впрочем, что он дошел до крайности и приехал сюда в отчаянии, как в омут головой кинулся.

– Минуточку, минуточку! Это о-очень проблематично и весьма туманно.

– Ну, не так уж и проблематично. В студии у Торренсов я видел экземпляр светского журнальчика с фотографией Ситонов и Торренсов. Они сняты на фоне Плаш-Мидоу. Рядом поясняется, что Торренсы живут в бывшем амбаре. Журнальчик очень старый. Вы знаете, сколько старых английских журналов и газет валяется в маленьких гостиницах, парикмахерских салонах, в барах, в залах ожидания – в том числе и за границей? Вполне можно допустить, что именно этот журнальчик попался на глаза Освальду, и…

– Но каким образом эта картинка могла означать для него возможность вернуться в Англию? Вы хотите сказать, что поскольку Ситоны и Торренсы теперь живут вместе, для Освальда исчезла опасность, что его тайна будет предана гласности? Я такого вывода сделать не могу.

– Не обязательно исчезла. Но значительно уменьшилась – настолько, что он мог рискнуть снова объявиться в этих краях. Пока я еще раз не переговорю с Марой Торренс, я не смогу объяснить вам этой стороны дела. Назовите это гипотезой. Что происходит дальше? Освальд прибывает в Англию. Высаживается в Бристоле, скажем так, и залегает там. Не исключено, что он связывается с кем-то в Плаш-Мидоу, чтобы выяснить, что тут происходит. Он совершенно не уверен, что ему здесь будут рады, и поэтому приезжает ночью, стараясь никому не попадаться на глаза. По всей вероятности, он должен был испытывать некоторые опасения и наверняка был настороже. Здесь я снова возвращаюсь к вопросу об орудии убийства. Разве вы можете представить себе, что Освальд подпустит к себе кого-нибудь из обитателей Плаш-Мидоу с кухонным тесаком в руках? Тесак в кармане не спрячешь. Другое дело – остро наточенный перочинный нож или опасная бритва…

– Но ведь он боялся разоблачения, а не убийства?

– Согласен. Но знаете – пуганая ворона куста боится. Вспомните ситуацию. Он приезжает сюда ночью. Кто-то его встречает, – по предварительной договоренности или случайно, мы пока не знаем. Дальше: если только Гейтс и его люди не абсолютные идиоты, убийство не могло произойти в доме. Слишком много было бы крови.

– Поверьте мне, мы не нашли ни пятнышка. Ни одежду, ни ковры с тех пор в чистку не отдавали.

– Значит, это было сделано за пределами дома. Где? В саду, в цветнике? Все возможно. Но убийца не мог быть уверен, что гроза смоет

все следы крови, а если бы они сохранились, Гейтс непременно обнаружил бы их. Хозяйственные постройки? Совсем никуда не годится. Но вот маслодельня – это другое дело, под шум ливня ее можно было всю обмыть из шланга. Как смог убийца заманить Освальда в маслодельню? Скажем, воспользовавшись его страхом перед разоблачением. Посиди, старичок, здесь несколько часов, мы тем временем обдумаем создавшееся положение и решим, как быть дальше. Но я ни за что не поверю, что Освальд полностью доверился этому человеку и не следил за каждым его шагом со всей возможной подозрительностью. Впрочем, не обязательно это должен был быть он, могла быть и она. Полагаю, небрежно зажатый в кулаке тесак не мог не насторожить Освальда.

– Хорошо. От тесака я отказываюсь. Но вся ваша гипотеза рушится от одного-единственного слова – мотив! Если все обитатели Плаш-Мидоу знали тайну Освальда…

– Отчего же, не обязательно все. Мистер и миссис Ситон, полагаю, знали. Так же, как Реннел и Мара Торренсы.

– …то зачем его убивать? Не проще было бы снова заставить его исчезнуть, пригрозив разоблачением?

– Если своим преступлением он причинил зло кому-то из обитателей этого дома, то мотивом может быть месть. Давайте представим себе, что лицо „А“ из числа обитателей Плаш-Мидоу готово все простить, все забыть и даже подало Освальду мысль вернуться, но по дороге Освальда перехватывает лицо „В“-тоже из жителей поместья, – то самое, которое пострадало от Освальда в первую очередь и которое до сих пор питает к нему неукротимую ненависть.

– Ох уж эти мне ваши „А“ и „В“! Все это слишком эфемерно, слишком неопределенно. И при чем тут Финни Блэк?

Найджел задумчиво затянулся сигаретой.

– Вы думаете, это сделал Финни?

– Доказательств никаких.

– А голова на дереве?

– Спрятать ее там мог кто угодно.

– Не кто угодно, а тот, кто умеет лазать по деревьям, – возразил Найджел. – Вряд ли он рискнул бы таскать туда-сюда лестницу.

– Я вам скажу, что я думаю о Финни Блэке. – Блаунт наклонился вперед. Во-первых, у него нет сколько-нибудь убедительного мотива. Во-вторых, хотя нам и известно, что во время грозы он ведет себя как полоумный, однако не было еще случая, чтобы это выливалось у него в какие-нибудь дикие выходки, связанные с насилием. В-третьих, даже если бы он и пошел на что-либо подобное, то наверняка не стал бы потом скрывать все следы содеянного – ему бы это просто не пришло в голову. И уж конечно, он не стал бы завлекать свою жертву в маслодельню, да и Освальд бы ни за что туда за ним не пошел.

– Согласен. Итак…

– Итак, если голову спрятал не сам убийца – а к чему ему было изобретать такой головоломный способ от нее избавиться? – то единственным возможным объяснением, как она попала на дерево, является следующее. Финни Блэк был свидетелем убийства или, может быть, просто наткнулся на голову, пока убийца избавлялся от тела – в буквальном смысле слова сплавлял его. Воспользовавшись его отсутствием, Финни стащил голову и спрятал ее на дереве.

– И, по странному совпадению, у него в кармане оказалась сумка, чтобы удобнее было тащить голову?

– Сумку мог прихватить с собой убийца, чтобы унести в ней голову и не испачкаться в крови, – предположил Блаунт. – Вполне естественное желание – сначала сплавить тело: ведь его труднее спрятать. Не оставишь же тело в маслодельне, а вот голову можно где-то запрятать без особого риска.

– Боюсь, что вы правы, – вздохнул Найджел. – И, конечно, если Финни видел убийство…

– Да, может быть, это не так уж и плохо, что бедняга сбежал.

– Тем более, что как от свидетеля от него проку никакого. Он ведь немой, так?