Головорез
Шрифт:
Пули впивались в шалфей, выбивая фонтанчики пыли. Воздух почернел от порохового дыма. Семьдесят пять обречённых на гибель людей образовали оборонительный круг, передние – став на одно колено, чтобы задние могли стрелять. Мэйзи, Слэпер, Фретт, Джирард и Эдгерли упали. Лютер Хар закричал:
– Чёрт, моё ружьё заклинило!
– И моё тоже, – выкрикнул Эдвард Годфри, и тут индейская пуля разворотила ему лицо.
Один за другим карабины «Спрингфилд» Седьмого полка замолкали. Раскалившиеся выбрасыватели заклинивало, оставляя стреляные гильзы в затворе.
– Револьверы! – заорал Кастер, когда
На поле битвы стало теперь так дымно, что индейцы и белые вполне могли стрелять в своих собственных людей; и друзья, и враги были всего лишь тенями в клубах дыма. Седьмой полк уменьшился до двадцати солдат, всё ещё остающихся на ногах, когда несколько из них попытались прорваться с гребня. Остающиеся тут же повернули свои револьверы в сторону дезертиров.
Один из попытавшихся бежать был гражданским – Фрэнсис Паркер. Этот нервный долговязый мужчина встретился с воинской колонной незадолго до схватки. Во время безумного решения Кастера он остался сзади и оказался вовлечённым в битву только тогда, когда солдаты были отброшены назад.
Другой, лейтенант Харрингтон, отобрал лошадь у раненного. Прорвавшись сквозь сиу, он галопом поскакал в долину реки Литтл-Бигхорн. Индейцы во главе со Старым Медведем погнались за ним, но лошадь Харрингтона со страха понесла, и, казалось, ему удастся ускакать, когда неожиданно лейтенант поднял свой револьвер и выстрелил себе в голову. Он умер в соответствии с неписаным воинским кодексом:
"Когда сражаешься с индейцами, оставь последний патрон для себя".
Высоко над обрывом Кастер и Хьюджес остались только вдвоём. С перчаткой на одной руке, с револьвером во второй, полковник стоял над лежащим в траве горнистом, шайенская стрела торчала в горле трубача. Стоя на одном колене, Хьюджес судорожно сжимал флаг, направляя свой разряженный револьвер в сторону сиу. Когда томагавк раскроил ему череп, он со стоном уронил знамя.
Разозлённый видом своего славного знамени, втоптанного в пыль, полковник закричал:
– Будь оно всё проклято, если я должен буду погибнуть от рук язычников-краснокожих!
Подскакав так близко, что порох из ружья обжёг кожу Кастера, Дождь-В-Лицо выстрелил ему в голову.
Со смертью Кастера битва индейцев с Седьмым полком закончилась, но ещё с полчаса они кружили по полю, гортанно перекликаясь, нашпиговывая тела стрелами или стреляя в них из ружей, крутясь вокруг "Последней Стоянки", словно речная вода у камней на быстрине.
За то время, что прошло от начала битвы до её завершения, солнце сдвинулось всего лишь на ширину нескольких стрел.
Последующее заняло больше времени.
Широкоплечий и сильный, Лёгкое был главным знахарем тетонских сиу. Взбираясь на холм, он сбросил свою расшитую бисером куртку и теперь стоял обнажённый по пояс под жгучими лучами солнца. Окидывая взором поле битвы, он думал: "Кровь в жилах моих людей кипела сегодня, но их сердца холодны".
Болтающие скво раздевали трупы белых. Вокруг них были навалены груды военной добычи, приготовленной к перевозу: табак, часы, бумажники, виски, оружие, сёдла, флаги и фотографии. Более сильные женщины увечили мёртвых, отрезая конечности и головы у тех, с кого уже сняли скальпы воины. Трое
Из всех убитых, валяющихся на земле, тело капитана Тома Кастера было в наихудшем состоянии. Брат полковника лежал лицом вниз недалеко от гребня холма, его череп был проломлен многочисленными ударами томагавков. Все, до последней пряди, волосы с его головы были срезаны на скальпы, за исключением пучка на затылке.
Дождь-В-Лицо вырезал и съел сердце капитана – действие, которое, как считалось, передает победителю мужество его врага.
Труп полковника был единственным, который не должен был быть оскальпирован.
Вместо этого кто-то воткнул ему в уши иглы, чтобы помочь духу "Жёлтого Волоса" лучше слышать протесты индейцев. На теле полковника было две раны, от выстрела в череп и дыра в груди. Пока Лёгкое бормотал, обращаясь к трупу, остекленевшие глаза Кастера неподвижно глядели на него.
– Иногда, Фыркальщик, сны бывают мудрее пробуждения. То, что случилось сегодня, было предсказано.
Лёгкое отмахнулся от роя мух.
– Чёрные горы – это для нас не тающий в руках снег. Они служат домом для Вакан-Танки, самого могучего из всех богов. Реки гор – это слёзы из его глаз; земля и то, что в ней находится – вместилище его души.
– Когда Луна стала круглой, ты сказал Красному Облаку, что горы принадлежат нам до тех пор, пока растёт трава и текут реки. Большой Военный Вождь обещал, что вы не ступите на наши земли, и всё равно вы ходите везде, будто горы – ваши. Этот жёлтый металл, которому вы поклоняетесь, эта земля, которая сводит вас с ума, стоит ли всё это той цены, которую все мы должны платить? Ты всё говорил, говорил, но, в конце концов, твои слова оказались подобны дующим ветрам.
В вышине над полем закружился первый стервятник.
– Вакан-Танка во сне сказал Сидящему Буйволу, что вы придёте. Теперь же он посылает Буйволу видение множества длинных ножей, едущих отомстить за то, что вас вырезали. Буйвол говорит, что мы должны пересечь Медсин-Лайн, за каменными холмами, где красные куртки охраняют Землю Великой Белой Матери.
– Фыркальщик, человеческая мечта захлебнулась сегодня твоей кровью. Ты выгнал нас с нашей земли. Но пройдёт много лун, и мы, лакоты, вернёмся. В конце концов, земля – это единственное, что пребывает вовеки.
Лёгкое был привлечён испуганным вскриком. За несколько месяцев до этого дня битвы на Скользкой Траве Сидящий Буйвол предложил племенам севернее Медсин-Лайн присоединиться к нему в борьбе против белых. Черноногие отказались, но равнинные кри согласились, и один из них, Белая Сова, как раз снимал скальп.
Среди солдат лежал мужчина, одетый в штатскую одежду. Когда кри схватил его голову, чтобы срезать волосы, белый издал ужасающий вопль боли. Крик привлёк нескольких находящихся рядом скво, поскольку их делом было притащить уцелевших в лагерь, для пыток. Завывание можно было услышать и за рекой, и вскоре ещё один голос присоединился к хору.