Головы моих возлюбленных

Нолль Ингрид

– Цвет до чего странный…

Кора кивнула:

– Персиковый, любимый цвет моей матери.

Щетина Детлефа плохо гармонировала с этим цветом. Круглый разинутый рот делал стажера сберкассы похожим на фарфоровую свинью-копилку, которой суют в рот сбереженные монетки. Кора достала лак для ногтей, принадлежащий ее матери и, разумеется, тоже розовый.

– Помоги мне перевернуть его на живот, – сказала она и деловито начала покрывать розовым лаком спину Детлефа.

Я тем

временем перерыла карманы его блейзера и вынула бумажник. Подняв глаза, я увидела, что на спине у Детлефа уже написано: «А я…»

– Дальше что?

– Свинья, – ответила Кора.

– Не слишком оригинально.

– О'кей, пусть будет: «А я гомик». – И Кора обмакнула кисточку в лак.

– Нет, – предложила я, – лучше напиши: «А я импотент».

Сам он не может избавиться от надписи, придется ему просить кого-то другого. А всего бы лучше, чтобы он вообще ни о чем не догадался и пошел в бассейн…

Когда надпись подсохла, мы снова его перевернули на спину.

– Кора, Кора, погляди-ка, у него в бумажнике два любовных письма от двух разных женщин.

– Дай-ка сюда, я сейчас принесу их обратно. У отца есть ксерокс и поляроид.

Покуда Кора снимала копии с писем, у меня было достаточно времени, чтобы разглядеть голого Детлефа. Но когда на лестнице послышались шаги Коры, я поторопилась его укрыть.

– До того, как мы его сфотографируем, он у нас получит ногти персикового цвета на ногах и на руках.

Маникюр и педикюр в высшей степени нас удовлетворили. Под конец мы раскрасили циферблат его часов и перстень.

– Что бы еще сделать?

Кора извлекла из письменного стола папы-профессора различные штемпеля и печати, надписи на которых зачитала вслух: «Книжная бандероль», «Печатное издание», «В собственные руки», ну и так далее. Мы выбрали штемпель «Обработано» и пропечатали грудь Детлефа, на которой росли редкие волоски.

– Хорошая фотка получится, жаль только, что нельзя сразу снять и зад, и перед – чтоб можно было прочесть и «Обработано», и «импотент».

– Слушай, а давай заодно пожертвуем этой свинье-копилке серьгу в ухо.

Штопальной иглой Кора проколола Детлефу мочку уха, я же стояла наготове с платком и куском мыла. Детлеф издал во время процедуры какие-то злобные звуки, но не сопротивлялся. Мы продели через дырочку в ухе серебряную проволочку, а на проволочку нанизали маленького негритенка, родом из автомата жевательной резинки.

И в завершение мы сделали множество снимков. Детлеф во всех проекциях, один раз с Корой, другой со мной. Но сами не раздевались, а только по очереди высунули головы из-под пухового одеяла, также в персиковом пододеяльнике.

В бумажник мы ему засунули оригиналы

писем и фотокопии, чтобы он знал, что мы их размножили, ну и заодно несколько наиболее удачных снимков.

Покуда Кора вслух зачитывала любовные письма, я обрезала золотые пуговицы с якорями на его темно-синей куртке и аккуратно перешила все до единой на один сантиметр дальше. За этим делом меня вдруг одолели сомнения.

– А ты не находишь, что это нацистские методы? – спросила я у своей веселой подружки.

Кора сумела меня успокоить:

– Так снаружи все равно ничего не видно, разве что крашеные ногти и негритенок. Это он вполне может при желании объяснить условиями пари. Нечего так уж сразу напускать в штаны. А сейчас мы пойдем спать.

Осторожности ради мы не стали гасить свет в спальне, а рядом с кроватью поставили помойное ведро.

– А не стоит ли нам завтра утром, еще до того, как он проснется, подлечь к нему в постель? – спросила я. – Тогда он вполне может подумать, что мы всю ночь с ним развлекались, а потому теперь в расчете.

– Зачем же мы тогда написали «импотент» у него на спине? Мне лень уничтожать эту надпись. И к тому же я не знаю, где у нас смывка для ногтей.

Тогда мы пошли спать, потому что мать разрешила мне заночевать в почтенном профессорском доме. Проспали мы до двух часов, и только непрерывные телефонные звонки смогли нас разбудить.

– Наверняка родители, – простонала Кора и сняла трубку. Но это звонил Карло, он не сумел дозвониться Детлефу по домашнему номеру и желал узнать, куда тот делся.

– Понятия не имею, – отвечала Кора, – он набрался до чертиков, а потом еще хотел заглянуть в какой-нибудь бордель, только не спрашивай меня в какой.

Потрясенный Карло положил трубку. И мы поспешили к розовой супружеской постели. Наш свиненок и впрямь воспользовался помойным ведром. Кора распахнула окна. У Детлефа был совсем больной вид, мне даже жалко его стало. Мы немножко потолкали его, и он с трудом открыл глаза.

– Иди отсюда, – строго сказала Корнелия, – не хватало еще, чтобы мать застала тебя в своей постели.

Детлеф хотел поглядеть, который час, взглянул на розовый циферблат и застонал.

– Сейчас понедельник, – подхватила я, – если поторопишься, можешь успеть за свое окошко в сберкассе, только перегаром от тебя будет разить даже сквозь стекло!

Мы вышли из спальни, а через некоторое время услышали, что он с ужасной бранью поспешил в туалет, а затем в спешке покинул дом. Больше у него никогда не возникало желания нас шантажировать. Но и к Карло он заметно охладел, а мой бедный брат так никогда и не понял почему.