Голубая акула
Шрифт:
Почему было нужно, чтобы мелкий ржавый гвоздик, откуда ни возьмись, вылез именно на моей парте, причем как раз так, чтобы опасность порвать штаны стала почти неизбежной? Право же, тут больше оснований поразмыслить о предопределении, чем у Алеши Сидорова, когда он узрел Снежную королеву на углу Арбата и Староконюшенного.
Пару раз зацепившись, я понял, что надобно принять меры, не то поздно будет. Сбегал на перемене к Якову. Попросил молоток. Старик отнекивался, видно, боялся, что потеряю. Обещал, что после занятий сам поднимется в класс и заколотит мой гвоздь. Но рассчитывать, что бестолковый
Забить гвоздь было делом одной минуты, и я решил тотчас возвратить Якову столь ценимый им молоток. Но, — выбежав на лестницу, почувствовал, что меня как никогда тянет полюбоваться на рыб. Ничто тому не препятствовало: до начала урока истории оставалось целых пять минут.
Привычка брала свое — теперь, чтобы отрешиться от всего на свете, мне было достаточно единого мгновения. Я забывался, стоило лишь поднять глаза и увидеть, как они плавно шевелятся там, похожие разом на невиданные хищные цветы и нежных таинственных чудищ. Рыбы, замечу мимоходом, всегда казались и до сей поры кажутся мне бесконечно странными существами, будь то причудливейшая рыба-петух или простой карась (что, положим, никогда мне не мешало с аппетитом уплетать последнего в сметане).
Итак, я стоял, заглядевшись, помню как сейчас, на золотисто-красного ленивого вуалехвоста. Чья-то рука мягко опустилась мне на плечо:
— Наблюдаете, мой юный друг? Похвально, ххе-ххе, весьма похвально!
Миллер! Колоссальным усилием воли я не дал себе панически шарахнуться в сторону. Такое леденящее отвращение, больше похожее на ужас, вызвало во мне прикосновение этого человека. Он же, не убирая руки с моего плеча, благосклонно кивал, то ли похохатывая, то ли хрипя.
Где я слышал точно такой же смех? И совсем недавно… Вспомнил — и все во мне оледенело. Язык прилип к гортани. Теперь я уже не постыдился бы просто вырваться и дать деру, как последний ненормальный трусишка. Но почему-то не мог сдвинуться с места.
— Ничего, ничего, — бормотал гнусный голос, — храбрый, славный молодой человек, ваш интерес делает вам честь, ххе, я давно замечаю, как вы упорны… Дерзайте же, дружок, дерзайте, ххе-ххе-ххе…
Он удалялся, продолжая плотоядно покряхтывать. Диким, необъяснимым злорадством веяло от этих звуков. Я не обернулся, чтобы посмотреть ему вслед. Просто стоял и ждал, пока шаркающие шаги и похохатыванье совсем не замерли. Потом поднял молоток и, размахнувшись, изо всех сил ударил по стеклу.
И поныне сновидения нет-нет да и возвращают мне тот резкий переливчатый звон и плеск воды. Ее прозрачные струи хлынули на лестницу, разливаясь все шире. Разноцветные рыбы, словно осколки разбитой радуги, прыгали на мокрых ступенях, ловя воздух судорожно распяленными ртами.
Ко мне уже бежали со всех сторон — гимназисты, преподаватели, классный наставник. Все что-то кричали. Лементарь схватил меня в охапку, сдавил, будто хотел придушить, и все бормотал испуганно:
— Вин скаженный! Скаженный!
Кто-то отрывисто командовал:
— Несите тряпки! Убрать ковер! Надо известить господина Миллера! Миллера сюда! Он должен быть здесь.
— Он сегодня не приходил, — слабо отозвался в общем гаме другой голос.
Я хотел было возразить, но острое ощущение нереальности происходящего парализовало меня. Рядом надрывались:
— Воды!
Было странно, что кому-то еще требуется вода, когда кругом и так целое море. «Ах да, рыб хотят спасать»… Догадка была вялой, безразличной. Уйти бы отсюда. Остаться одному, завалиться спать… нет, прежде перекусить… Это звучит невероятно и сверх того довольно противно, но в эти сумеречные минуты ничего более толкового мне в голову не приходило.
Я тупо смотрел, как чья-то рука, может статься, движимая лучшими намерениями, схватила вуалехвоста и швырнула в уцелевший маленький аквариум, к пирайям. Бросок был меток: вуалехвост прочертил в воздухе веселую алую с золотом дугу и шлепнулся в воду. Я не отвел глаз. Я понимал этих проворных толстушек. Дьявольски хотелось есть.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Добчинский против Бобчинского
Паровик едва тащился. Голова раскалывалась. Накануне я допоздна засиделся за своей писаниной, и, похоже, напрасно. Откинувшись на спинку скамьи, попробовал подремать — не тут-то было. Слишком уж азартно два господина напротив спорили об исторических судьбах отечества. Мысленно я окрестил их Добчинским и Бобчинским, ибо представлял себе достославных персонажей в точности такими.
Сии оппоненты, по иронии судьбы похожие друг на друга словно близнецы, дискутировали столь же небезопасный, сколь лишенный смысла вопрос, кто в пору Гражданской войны зверствовал больше: красные или белые. Хотя времена сейчас поспокойнее, чем несколько лет назад, все же, принимая во внимание деликатный предмет спора, я бы на их месте так не орал. Но они слишком распалились. Каждый из этих дурней, как водится, воображал, будто преступления противника могут служить оправданием гнусностям, которые творило возлюбленное им воинство.
— У вдовы был единственный сын, — говорил первый, — газетчик антимонархического направления, пламенный либерал. Мать бесконечно любила его. А тут белые пришли, схватили мальчика. Женщина добивается приема у командующего местного гарнизона: «Возьмите все, что у меня есть, только отпустите его, он еще так молод…»
— Ну и что? — желчно перебил собеседник. — Он отказал? А ты бы чего хотел? На войне как на войне, и кто как не эти твои щелкоперы виноваты, что своим подстрекательством довели…
— Помолчи! Я не кончил. Кто тебе сказал, что несчастной матери отказали? Совсем напротив: полковник взял все — и золото, и ценные вещи. Она осталась нищей, но была счастлива. Ведь он сказал: «Ступайте, сударыня, и не тревожьтесь. Вам вернут вашего сына, ему никто отныне не причинит зла, даю в том слово офицера». Не успела женщина отойти от резиденции командующего на двадцать шагов, как бежит вестовой: «Сударыня, когда вам угодно получить тело?» И мать понимает, что юноша казнен. Но еще надеется, что, может быть, приговор не успели привести в исполнение. Бросается к командующему. Знаешь, что он ей сказал, этот белый рыцарь, опора престола? Не догадываешься? Где уж тебе! «Я обещал, что вы получите своего сына, и готов сдержать слово, хотя мы собирались бросить труп псам». — «Но вы же говорили, ему не причинят зла…» — «В то время, когда мы с вами беседовали, ваш сын уже висел. С тех пор ему не нанесли никакого ущерба!» Ничего удивительного, что эта женщина лишилась рассудка!