Голубая бусина на медной ладони
Шрифт:
Я поддерживаю журналиста. Муджиб нехотя соглашается, и мы поворачиваем налево. Через полчаса откуда-то сбоку слышится громкий стук. Машина заваливается, ее начинает заносить. Нас обгоняет правое переднее колесо и тяжело плюхается набок.
— Та-ак! — произносит Иван Петрович. — Запасные шпильки для колес есть?
Муджиб с размаху ударяет кулаком по кнопке гудка. Машина взвизгивает.
— Нету! Кто же мог знать, что они на такой скорости лопнут все разом!
Вот вам и приключение! Одни в пустыне. Далеко от жилья. Да только далеко ли?
— Смотрите, — говорю я, — черные палатки!
— Ура! — кричит Муджиб. — Бедуины!
Мы устремляемся к шатрам.
— Знаешь, Иванпэтрович, — смеется на ходу Муджиб, — хорошо, что я враг суеверий. А то я мог бы решить, что наше невезение из-за тебя. Ты же голубоглазый. Моя бабка всегда повторяла: «Не водись с голубоглазым да с редкозубым».
— Почему же тогда глаз на Ладони Фатымы голубой? — спрашивает Иван Петрович.
— Именно поэтому. На Востоке мало голубоглазых, как у вас, на Севере, не часто встретишь черные глаза. Поэтому взгляд голубых глаз считается у нас особенно пронзительным.
— А у нас есть поговорка: «Черный глаз — опасный», — осторожно замечает Иван Петрович.
— И в песнях поют, — подхватываю я, — про очи черные, жгучие и погубительные.
— У вас! — машет рукой Муджиб. — У вас это история, фольклор. У нас, к сожалению, суеверия еще живы. Почему засох виноградник? Не дала земля урожая? Сглазили! Почему заболел ребенок? Пал бык? Сглазили! На все один ответ. Разум подавлен чувством, и чувство это — страх.
Муджиб прибавляет шагу. Мы едва поспеваем за ним.
— Начинают пугать с детства, — продолжает он. — Ребенка повсюду подстерегают коварные джинны, шайтан, злые волосатые гули, оборотни и ведьмы… Мне было шесть месяцев, когда я заболел. Старики решили, что виноват дурной глаз. И меня, больного младенца, ночью принесли на кладбище и опустили в пустую могилу, приговаривая: «О смерть! Возьми своего сына и отдай нам нашего!» Как я после этого выжил, ума не приложу!
Палатки уже совсем близко. Их всего три. Вокруг ни души. Может быть, в них никого нет?
— Если я правильно понял, — говорит Иван Петрович, — голубой глаз на Ладони Фатымы должен особенно надежно предохранять от недоброго взгляда? По принципу «лечить подобное подобным»?
Полог одной из палаток отдергивается. Появляется невысокая фигурка в черном платье до пят. Мы направляемся к ней.
— Мир тебе, женщина! — приветствует бедуинку Муджиб. — Где мужчины твоего рода?
Бедуинка смело глядит на нас. Ее лицо открыто. В крыльях тонкого носа золотые блестки, на лбу и щеках темно-синие пятна татуировки.
— И вам мир, — отвечает она. — Скот и мужчины скоро вернутся. Простите, что мой брат не может встретить вас. Он лежит в палатке.
— Болен? На что жалуется? — профессионально спрашивает Муджиб.
Бедуинка цокает языком.
— Не знаю. Нога распухла.
— Я врач, — объясняет Муджиб. — Веди к брату.
Входим в шатер. Вся его обстановка состоит из деревянной колыбели-качалки, брезентового вьюка и большого медного котла. В глубине жилища на полосатом тюфяке лежит смуглый парнишка лет десяти. Его правая нога вытянута, под нее подложена подушка.
— Как тебя зовут, юноша? Как зовут твою сестру? — задает вопросы Муджиб, ощупывая больную ногу маленького бедуина.
Тот кривится от боли, но мужественно отвечает:
— Мое имя Салех, сестру зовут Хинд. Она замужем за сыном нашего дяди по отцу.
Муджиб закончил осмотр.
— Пустяки, обычный вывих, — сообщает он. И, обращаясь к Ивану Петровичу и ко мне, говорит вполголоса. — Держите Салеха покрепче.
Мгновение — и сильные руки Муджиба вправляют вывихнутую ногу. Салех вскрикивает, но тут же улыбается.
— Хинд, принеси-ка старую рубаху, какую не жалко! — приказывает Муджиб.
Мы рвем рубаху на полосы, Муджиб туго обматывает тряпками ногу мальчишки.
— Полежишь денек и будешь бегать лучше прежнего, — заключает Иван Петрович.
Брат и сестра благодарят врача и даже нас с Иваном Петровичем. Хинд пытается поцеловать руку Муджиба, но тот краснеет и отстраняется. Тогда, порывшись в ковровой сумке, Хинд просит:
— Примите этот подарок, на счастье!
И подает каждому из нас по голубой стеклянной бусине.
— Понятно! — восклицает Иван Петрович. — Талисман от сглаза.
Он снимает очки и, морща нос, начинает протирать стекла от пыли.
— А что, дети пустыни, не боитесь, что этот чужеземец на вас порчу наведет? — спрашивает Муджиб и делает страшную гримасу. Салех и Хинд смеются.
— Нет, — говорит Салех. — Я никого не боюсь. Ни джиннов, ни людей. Я мужчина!
А Хинд добавляет:
— Разве можно бояться доброго человека?
Иван Петрович смущен. Не зная, чем бы одарить хозяев, он достает свою блестящую ручку фирмы «Союз», протягивает ее Хинд.
— Иванпэтрович, зачем бедуинке стило? — шепчет Муджиб. — Она же неграмотная.
Но у Салеха отличный слух.
— Да, Хинд неграмотная, — с достоинством отвечает мальчик. — Зато я буду учиться и научу сестру.
Мы пьем горьковатый кофе с запахом имбиря. Слышится перезвон колокольцев. Подходит стадо овец и коз. Среди них коричневыми островами возвышаются верблюды. Салех знакомит нас с родными. Снова кофе, рукопожатия, степенная беседа. Кто-то куда-то уезжает на стареньком «джипе», привозят шпильки для колеса, и все наши затруднения чудесным образом разрешаются…