Голубая книга
Шрифт:
Она заключает в себе то, чего бы крайне не хватало, если б наша жизнь была только такой, какой мы вам сейчас преподнесли.
И можно было бы даже потеряться от горя, если б мы на этом закончили наше сочинение.
2. Но, к общему счастью, жизнь тоже имеет свою пятую часть. И только она не перед каждым раскрывалась.
И многие видели только четыре части, и от этого они бывали чересчур несчастны. Многие из них вешались, другие любили выпивать, третьих постигали душевные заболевания, четвертые попросту дурака валяли. А некоторые впадали в меланхолию и восклицали: ах, дескать, господа.
Вот так же, как в свое время воскликнул один из прекрасных поэтов: ах, господа, — он воскликнул:
Жизнь, как посмотришьС холодным вниманьем вокруг,Такая пустая и глупая шутка.Или — штука. Не помню. Одним словом, он что-то вроде этого воскликнул, переполненный глубокой меланхолией.
3. Но многие так не думали и про жизнь таких стихов не восклицали, а увидевши все — как и чего бывает, энергично выступали против этого и с этим боролись. И высказывали свои мысли. И показывали чудеса храбрости, мужества и понимания.
И вот о таких людях, и о таких поступках, и о многих замечательных делах и героях мы и желаем произнести наше слово.
И мы предоставляем для этих людей последнюю, пятую главу, чтоб они своим примером показали бы, так надо поступать малодушным людям.
Таких слабеньких читателей они своим поведением возьмут на буксир и потянут их туда, куда надо.
Однако обернем предмет со всех сторон.
4. Читатель со своей привычкой к темам "современной литературы уже, наверно, начинает соображать, что речь у нас непременно пойдет о борцах революции и о тех, которые заботились о прекрасном будущем.
И действительно, речь пойдет об этих людях.
И мы сейчас увидим такую волю, и такое мужество, и такую силу человеческого духа, что если у нас имеется хоть какая-нибудь тяжесть на сердце, нам сразу станет легко, и нам захочется жить и радоваться.
И нам всем захочется любезно и внимательно подходить к людям. И нам захочется воскликнуть: как это поразительно, что среди людей бывают такие выдающиеся герои.
И действительно, как это радостно, что среди грязи, и болота, и посредственной пошлости находятся такие сильные люди.
В общем, сейчас речь пойдет о революционных событиях и о тех людях, которые этим занимались.
Но прежде нам желательно сказать несколько вступительных слов о том, о сем. Мы хотим побеседовать с читателем.
5. Вернее, мы хотели бы побеседовать даже не с читателем, а с каким-нибудь, например, ну, что ли, представителем буржуазной философии. Только чтоб он, ради бога, не горячился и не хватал бы нас чуть что за горло. А вел бы себя порядочно и корректно.
Тогда бы мы с ним тихо побеседовали на диване.
Наверно, он бы так сказал, иронически усмехнувшись и играя моноклем:
— Ну, революция, борьба… А жизнь, господа, проходит буквально как сон. Она коротка — жизнь. Так не лучше ли, господа, продолжать так, как есть, чем думать о каком-то будущем. И тратить на это считанные дни. Давайте, синьор, ударим по рукам и — мир и тишина. В сущности, все мы дети одной больной матери.
И я, взглянув на его гладкое лицо и на прекрасный перстень на пальце, спросил:
— Простите, сэр, я вас перебью. Я позабыл. У вас дом, кажется, — один или два?
— Один… А что?
— Просто так. Продолжайте же, пожалуйста, сэр.
— Да, так вот я и говорю, — сказал философ, — в сущности, жизнь нереальна… Так пусть себе забавляются народы — устраивают оперетку, — какие-то у них короли, солдаты, купцы. Кто-то торгует. Выигрывает. Некоторые из них нищие. Кое-кто — богачи. Все — игра. Понимаете? А вы хотите жить всерьез. Простите, как это глупо. Вы хотите пустенькую, но, в сущности, милую жизнь отдать за какой-то другой сон. Может быть, более скучный. И даже, наверно, более скучный. Какая чушь!
6. Я говорю философу:
— А скажите, и большой доход вам приносит ваш дом? Небоскреб, наверно?
— При чем тут дом… Ну, приносит… Пустяки приносит… Какое нынче приношение — ерунда. Сон.
И наш философ сердито докуривает сигару и откидывается на спинку дивана.
И мы ему говорим, философу, соблюдая международные законы вежливости и почтения:
— Вот что, сэр. Пусть даже останется ваше забавное определение жизни — оперетта. Пусть так. Но осмелимся вам заметить, что вы за оперетту, в которой один актер поет, а остальные ему занавес поднимают. А мы…
— А вы, — перебивает он, — за оперетту, в которой все актеры — статисты… и которые хотят быть тенорами.
— Вовсе нет. Мы за такой спектакль, в котором у всех актеров правильно распределены роли — по их дарованиям, способностям и голосовым данным. И безголосый певец у нас не получит роли премьера, как это бывает у вас.
— А у вас маленький актер так маленьким и останется. У него не будет стремления быть большим. У нас…
— Простите, сэр, вы не в курсе наших событий. Вы черпаете сведения из древней истории. У нас совершенно разные оклады для актеров. Ведь у нас, к вашему сведению, нету так называемой уравниловки. А кроме того, у нас есть другие стимулы для работы.
7. Философ говорит:
— Тем не менее, говорит он, я не хотел бы участвовать в вашем спектакле. У вас — фантазия ограниченна. У себя я могу все время двигаться вперед. Я могу стать миллионером. Я могу мир перевернуть. У меня есть цель. Меня, так сказать, деньги толкают вперед. У меня есть стремление. Я не боюсь слов — я наживаю. Я накапливаю… Жизнь — движение. Останавливаться нельзя. И это мне дает то устремление, которое нужно. И повторяю, — не боюсь слов, — наживаю. Не все ли равно, какая цель перед лицом смерти? А если деньги не играют никакой роли, то…