Голубая книга
Шрифт:
И думал — только и делов. Но, узнавши об рождении, он растерялся и купил ей бусы. Каково же было его удивление, когда она, получив бусы, вдобавок сказала:
— Сегодня, по случаю моего дня рождения, я бы хотела в этих бусах пройтись с вами в какой-нибудь коммерческий ресторан.
И при этом она сказала ему еще что-то про Блока, который в свое время тоже любил почем зря бывать в ресторанах и в кондитерских.
И хотя он ей ответил уклончиво:
— То Блок…
Но все-таки вечером он с ней побывал в ресторане, где страдания его достигли наивысшей силы
Нет, он не был скуп, наш поэт, но он, так сказать, совершенно вытряхнулся. И к тому же, имея мелкобуржуазную сущность, он ей не решился сказать о своем крайнем положении. Хотя намекал, что в гостиницах ему беспокойно. Но она, подумав о его нервности, сказала:
— Надо взять себя в руки.
Он пытался взять себя в руки. И в день ее рождения попробовал было оседлать свою поэтическую музу, чтоб настрочить хотя бы несколько мелких стихотворений на предмет, так сказать, продажи в какой-нибудь журнал.
Но не тут-то было. Муза ему долго не давалась, а когда далась, то поэт просто удивился оттого, что у пего с ней получилось. Во всяком случае, по прочтении продукции ему стало ясно, что не может быть и речи о гонораре. Получилось нечто неслыханное, что поэт приписал отчасти своей торопливости и неспокойствию духа.
Тогда наш молодой поэт, подумав о превратностях судьбы и о том, что поэзия — дело, в сущности, темное, не способствующее ведению легкой жизни, продал на рынке свое пальто.
И налегке побывал со своей барышней там, где она того хотела.
После чего он рассчитывал пару дней прожить легко, стараясь ни о чем не думать, так сказать, в полное свое удовольствие, снимая пенки с блестящего ресторанного вечера. И только уже после этого он решил обдумать свое положение. И как-нибудь извернуться. В крайнем случае он надумал призанять некоторую сумму у своей особы.
Но на другой день после ее рождения вдруг ударил в Ленинграде ранний мороз. И наш поэт в легком пиджачке стал на улице попрыгивать, говоря, что он совершенно закалился там у себя, на юге, и потому так ходит почти без ничего.
В общем, он простудился. И слег в своей гостинице "Гермес". Но там удивились его нахальству и сказали, что прежде следует заплатить за номер, а потом хворать.
Но все же, узнав, что он поэт, отнеслись к нему гуманно и сказали, что вплоть до выздоровления они его не тронут. После каковых слов поэт совершенно ослаб физически и дней шесть не поднимался с постели, ужасаясь, что даже за лежачего жильца в советских условиях насчитываются за номер те же суточные деньги.
Барышня его посещала и приносила ему пожрать, а то ему пришлось бы совсем невероятно. И, может быть, он даже бы не поправился.
После выздоровления поэт было подумал снова на пушку поймать свою музу. Но та вовсе отказала что-либо путное ему присочинить. И поэт до того упал духом, что дал себе обещание, в случае если он выпутается благополучно из создавшегося положения, непременно найти службу, чтоб не полагаться в дальнейшем на чистое искусство.
Правда, после того как у него
Но уже слова "на парашюте" никак не входили в размер стиха. А сказать "с парашютом" он не рисковал, не зная авиационной терминологии. После чего поэт окончательно захандрил и сложил оружие.
Мечты же занять у своей подруги оказались тоже нереальны. К его удивлению, в тот самый момент, когда он было решился ей сказать об этом, она сама ему сказала о том же, но только про себя, а не про него. Так что поэт, ослабший от болезни, не сразу даже и понял всей остроты ситуации. Она сказала, что ей до получения пособия осталась ровно неделя и что если он сможет, то пусть ей кое-что одолжит, тем более что она ему покупала еду во время болезни.
Он сказал: "Непременно".
И после ее ухода решил ликвидировать свой коверкотовый костюм.
Он продал на рынке костюм, отчасти устроился со своими делами и в одной майке и в спортивных брючках в один прекрасный день явился к нам в ленинградский Литфонд, где и рассказал нам эту свою историю.
И мы ему дали за этот рассказ сто рублей на билет, с тем чтоб он ехал к себе на родину.
И он нам сказал:
— Эта сумма мне хватит, чтобы уехать. А я бы желал прожить еще тут неделю. Мне бы этого очень хотелось.
Но мы ему сказали:
— Уезжайте теперь. И лучше всего устройтесь там, у себя, на работу. И параллельно с этим пишите иногда хорошие стихи. Вот это будет правильный для вас выход.
Он сказал:
— Да, я так, пожалуй, и сделаю. И я согласен, что молодые авторы должны, кроме своей поэзии, опираться еще на что-нибудь другое. А то вон что получается. И это правильно, что за это велась кампания.
И, поблагодарив нас, он удалился. И мы, литфондовцы, подумали словами поэта:
О, как божественно соединение,Извечно созданное друг для друга,Но люди, созданные друг для друга,Соединяются, увы, так редко.На этом заканчивается история с начинающим поэтом, и начинается другая история, еще более исключительная.
Там совсем другое дело, чем с поэтом, случилось с одним работником. Причем то, что с ним случилось, для него была крупнейшая неудача, а для других — мы бы этого не сказали.
В общем, вот что с ним произошло.
РАССКАЗ О ЧЕЛОВЕКЕ, КОТОРОГО ВЫЧИСТИЛИ ИЗ ПАРТИИ
Еще в первую чистку вычистили из партии одного человечка.
Он каким-то там у них был по линии инвалидов-парикмахеров и брадобреев.