Голубая лента
Шрифт:
— Держу с вами пари на бутылку французского шампанского, директор, что ночью будет ясная погода. Я знаю эти места. Если день ясный, жди вечером густейшего тумана. И наоборот, после туманной погоды днем — вечером непременно вызвездит. К тому же еще температура падает, это хорошо.
Из суеверия Хенрики держал с ним пари на две бутылки шампанского, утверждая противное, с тем чтобы Терхузен выиграл.
— А как здоровье вашей дочурки, Терхузен? Есть у вас какие-либо вести?
Да, у Терхузена были вести: дома все благополучно, малютку оперировали, и теперь она вне опасности…
— А как чувствует себя наш превосходительный коротышка… как его… Лейкос?
Хенрики пожал плечами.
— Этот доктор Каррел сегодня утром здорово напугал меня, — вспомнил Терхузен. — Остановить пароход! На час! — И он разразился громовым смехом.
Ева все еще сидела запершись в своей темной каюте. Она чувствовала себя, как в осаде, и не решалась зажечь свет. Ведь Кинский в любое мгновение мог вернуться, если на него найдет такой стих. О, она его знала! У нее не хватало больше сил видеть его искаженное лицо, блуждающие глаза, слышать его прерывающийся от злобы голос.
Тишина в полутьме каюты, куда сквозь занавеси проникали отсветы от горевших в коридоре ламп, подействовала на нее успокаивающе. Страх прошел: она больше не вздрагивала при звуке шагов в коридоре.
Угроза Кинского все еще звучала в ее ушах. Боже мой, что он намеревается сделать с Гретой? Но сейчас, когда ее мысли немного успокоились, она поняла, что его угроза, по крайней мере на ближайшее время, совершенно бессмысленна. Пока что он, слава богу, вдалеке от Греты! А из Нью-Йорка она немедленно телеграфирует своему венскому адвокату и попросит принять все меры безопасности в отношении девочки. В крайнем случае она сможет обратиться к старой г-же фон Кинской или к мисс Роджерс, хотя и недолюбливает этих дам. Обе они — порядочные женщины и сильно привязаны к Грете. Вероятно, Кинский хотел только нагнать на нее страху. Но чего ради? Ради чего? Он становился все более непонятным! Его растерянный взгляд, дрожащие губы… Чем больше она о нем думала, тем яснее сознавала, что Кинский — конченый, совершенно опустошенный и обессиленный человек. Ужасно, убийственно видеть, как на твоих глазах погибает тот, кто когда-то был тебе близок. В конце концов он в прошлом все же был ей дорог, зачем отрицать? По-видимому, дойдя до полного отчаяния, он пришел к ней с последней робкой надеждой, что она, именно она еще сможет спасти его от гибели. Сейчас ей вдруг показалось, что она поняла его, что все ей в нем стало ясно. Он пришел к ней, дойдя до отчаяния! Но и она, даже она не сделала ни малейшей попытки помочь ему.
Ева вскочила и взволнованно заходила по каюте. Включила свет и отперла дверь. Боже, какую жалкую роль она сыграла! Пусть приходит, она, как истинный друг, расспросит его, в чем же причина его ужасной нервозности. Ей действительно хочется помочь ему всем, чем она только может. Нет, не зря именно у нее искал он последнего прибежища.
Ева размышляла. Он восстановит свои силы, только если удастся устроить ему длительный и полный отдых. Ему, вероятно, будет полезно на один-два года съездить куда-нибудь, где он сможет забыть обо всем, — например, на Восток. Японский и китайский театр послужил бы ему хорошим творческим стимулом, а малайские оркестры вновь вдохновили бы его. Она знала, что Кинский находится в очень стесненных обстоятельствах, почти бедствует, но у нее-то ведь есть средства! Она, ни на секунду не задумываясь, отдала бы все свои деньги человеку, которому обязана почти всем. Можно изобразить дело так, будто деньги эти предложены одним из американских музыкальных издателей в виде аванса за оперу, что ли, — это бы его окрылило. Прекрасная мысль!
За дверью послышались шаги. Вошли Вайт с Мартой.
Он очень удивился и обрадовался, найдя Еву такой собранной и спокойной после всех треволнений, о которых сообщила ему Марта.
— О да, — улыбаясь, сказала Ева, — я опять уже немного пришла в себя. — И она сразу заговорила о Кинском. Речь теперь не о ней, не о Грете, а о Кинском! Он болен, устал, дошел до полного нервного истощения, ему непременно надо помочь.
Только сейчас она во всем разобралась. Он пришел к ней за спасением, вконец отчаявшись, а она этого не поняла. Теперь она решила, что сделает для него все, что в ее силах, и просит Вайта помочь ей советом.
— Прежде всего надо узнать, что он сейчас делает и как себя чувствует. Ведь он ушел, совершенно не владея собой. А завтра я тепло и дружески с ним поговорю.
Вайт непременно должен узнать, в каком он сейчас состоянии. Она сильно за него тревожится. Лучше всего обратиться к тому молодому журналисту, который живет с ним в одной каюте. Его фамилия Принс. Ева энергично взялась за дело.
Вайт мгновенно поднялся. Конечно, он охотно этим займется.
— Ты мне обещаешь, Ева, что, когда я уйду, ты запрешься и никого к себе не пустишь? Марта, вы останетесь с Евой?
Ева дала ему очень нелегкое поручение, но, пожалуй, более подходящего человека было не сыскать. Вайт это сразу понял. Найти кого-нибудь на этом гигантском пароходе дело чрезвычайно трудное. Он прошел по всем ярко освещенным салонам, высматривал Кинского во всех холлах и коридорах, долго ходил по полутемным, мокрым палубам. Холод был ужасный, и пароход трясло так, что поручни дребезжали.
Вайт терял уже надежду. И тут он столкнулся с Принсом.
— Мистер Принс!
Уоррен остановился, вглядываясь в лицо Вайта: он его едва узнал.
— Доктор Кранах? — неуверенно спросил Принс.
— Да. — И Вайт робко и путано стал излагать ему суть дела. Г-жа Кёнигсгартен крайне озабочена состоянием здоровья г-на Кинского. Принс живет с ним в одной каюте и, надо полагать, может рассказать о его самочувствии.
Только теперь Уоррен понял, чего от него хотят. Он почел за честь для себя оказать услугу г-же Кёнигсгартен.
— С удовольствием! — ответил он, учтиво поклонившись.
Что же между ними происходит? Вчера вечером странная беседа в каюте, сегодня эта загадочная тревога. Уоррен просто сгорал от любопытства. По его мнению, заявил он, у г-жи Кёнигсгартен нет ни малейшего основания тревожиться: минут десять назад он встретил на палубе г-на Кинского, и они немного поболтали.
— И как вы его нашли?
— Он был в отличнейшем настроении, даже шутил, к чему обычно вовсе не склонен.
— Он был спокоен?
— Вполне. Я редко его видел таким спокойным.
Это будет приятной вестью для Евы. Вайт поблагодарил и ушел. Через несколько секунд Уоррен нагнал его.
— Пойдемте, доктор Кранах. Вы сможете убедиться, — сказал Уоррен и снова повел его на палубу, с которой они только что ушли. — Пожалуйста, взгляните, — подвел он его к освещенному окну, — там сидит Кинский и пишет. Можете спокойно глядеть: он не смотрит в нашу сторону. Я его совершенно случайно здесь заметил.
Взглянув в окно, Вайт увидел Кинского. Тот сидел в маленьком пустом салоне за письменным столом и усердно строчил. Лицо его, словно высеченное из мрамора, было резко очерчено и очень бледно непохоже было, что этот человек всего несколько минут назад весело шутил; но все же оно дышало спокойствием и ясностью.
— Ты действительно его видел? — спросила Ева.
— Своими собственными глазами.
Она облегченно вздохнула.
— Нервные люди до того странны! А я очень боялась, как бы он чего не натворил под горячую руку. Ну, хорошо. Да теперь уж скоро конец всем тревогам…