Голубая ниточка на карте
Шрифт:
Топ-топ-топ — приближались торжественные шаги. Два мальчика и три девочки, одна из них, видимо, разводящая, впереди. Шли медленно, высоко поднимая ноги, чётко печатая шаг. Они так уверенно и твёрдо ставили ступни на асфальт, что, казалось, ставят их навечно. И так ставят, чтоб об этом слышали все! Вот дошли до определённого места. Остановились. Повернулись лицом к Вечному огню и четверо (без разводящей) пошли вперёд. Дошли до каменных ступеней. Здесь девочки остановились, а мальчики стали подниматься по ступеням. Как изменился их шаг! Куда делась его уверенная твёрдость? И нарочитая чёткость? Как теперь осторожно и бесшумно, как изящно и плавно, прямо мягкими, балетными
Вот поднялись на ступени, дошли до мраморного возвышения, где лежат венки и цветы, повернулись спиной друг к другу и каждый пошёл к месту, где им придётся стоять, не шелохнувшись, двадцать минут с настоящим, боевым автоматом в руках. Там стоят сейчас их товарищи. Вот дошли до них, остановились, повернулись, поменялись местами.
И девочки подошли к двум девочкам, стоявшим на посту, отдали салют и тоже поменялись местами.
Мальчики, которые только что отстояли свои двадцать минут и отдали автоматы товарищам, мягкими, бесшумными шагами стали спускаться по ступеням вниз. Но как только шагнули на асфальт, сразу топ-топ-топ. Чётко, громко, торжественно застучали шаги. Будто этим каждым своим топ-стуком впечатывали навечно ноги в асфальт.
— Красиво как, — шёпотом выдохнул Шур, но Фанера и Ромка его услышали и закивали головами.
Мальчишки на посту совсем такие, как они с Ромкой. А автоматы, наверно, тяжёлые. Девушка-гид сказала, что один автомат самого Покрышкина, а второй Шур не расслышал чей. Спросить постеснялся.
Весь караул в аккуратно отглаженных костюмах цвета хаки. Курточка и брюки. Курточка и узкая юбочка. И пилотки. У девочек из-под пилоток по два капроновых банта, похожих на цветы. Белые блузки. Белые рубашки у ребят. И у всех на плечах зелёные погончики с золотыми полосами. По три полоски на каждом. И на рукавах нашивки золотые с красным. И четыре шёлковых алых галстука костерками горят на груди. Красиво. Ах, как красиво всё это и торжественно, аж в носу предательски щиплет.
Шур, Ромка и Фанера всё-всё разглядели. Глазастости у них не отнимешь.
Девушка-гид только начала было говорить, как вдруг откуда-то музыка. Женские голоса. Без слов.
Обе девочки из караула раньше стояли лицом друг к другу, а теперь повернулись к Вечному огню и замерли под салютом. Простояли, как мраморные, всё время, пока звучала музыка. Когда закончилась, опустили руки и снова повернулись лицом друг к другу.
Седьмая туристическая группа подошла поближе к Вечному огню, перед которым на мраморных ступенях пестрело море цветов и венков. А за ними, за Вечным огнём, лежал огромный чугунный чёрный венок перед высокой стеллой, уходящей прямо в небо. Стелла коричневато-буроватая со светлой бежевой полосой.
Девушка-гид говорила о том, что находятся они сейчас на Площади павших борцов и что этот Вечный огонь горит на могиле не только воинов, павших в Сталинградскую битву, но и защитников Красного Царицына, погибших в боях за Советскую власть в 1918–1919 годах. Шур смотрел и смотрел на тот чёрный, чугунный венок, который лежал за Вечным огнём, и ему казалось, что он живой, что он шевелится. Шур понимал: струи тёплого воздуха от пламени идут вверх, и это сквозь них он смотрит на венок. Это они, тёплые потоки, создают впечатление, что венок живой. Понимал это головой. А верилось, что действительно живой, что действительно шевелится. Вот сейчас может подняться в воздух и парить над землёй. Это — Память! Это Память о тех людях жива! И будет жить вечно. Так рассудил Шур, глядя на венок.
Жарко. Солнце высоко. Туристы мужчины сняли пиджаки и перекинули их на руки. Женщины спрятали в сумки верхние вязаные кофты. А мальчики с автоматами стоят, не шевелятся. Им нельзя снять курточки. Они стойко терпят жару.
Вот девочка из караула, которая стоит справа, сошла со своего квадрата (каждый из четверых стоит на плите, чуть возвышающейся от земли). Куда это она идёт? А она подошла к мальчику с автоматом, что стоит слева и… отёрла ему лицо белой салфеткой, одёрнула курточку спереди, сзади, отогнала назойливую муху от лица. И ещё дала ему что-то понюхать из пузырька, отвинтив пробку. Потом спрятала пузырёк в пластмассовый мешочек и вернулась на своё место. Шур понял: в почётном карауле — мальчики. А девочки — их помощники. Они следят за ними, помогают им.
Мальчик неподвижен, как каменный. Только ветер иногда шевелит концы пионерского галстука, и они, двигаясь, становятся похожими на язычки пламени Вечного огня, что горит буквально в трёх шагах.
Неужели из этого автомата, что у него в руках, стрелял сам Покрышкин, трижды Герой Советского Союза, который лично сбил пятьдесят девять вражеских самолётов? Что чувствует сейчас этот пионер? Гид сказала, что в почётном карауле стоят лучшие пионеры города. Это место на невысоком квадратике у Вечного огня надо заслужить.
А люди идут и идут мимо этих девочек, мимо ребят с автоматами. Люди кладут цветы к подножью Вечного огня. Делегации возлагают огромные венки.
— А что же мы? — прошептал Шур. — Почему от Чувашской республики нет венка?
Ромка, который знает все новости, ответил тоже шёпотом:
— Мы на обратном пути будем возлагать.
А люди идут и идут. Пожилые почти все плачут. Кто тихо, кто громко, по-разному.
Никита Никитич подумал: как это правильно, что стоят в почётном карауле именно ребята. Пусть с ранних лет подыщут воздухом этих слёз, этой скорби людской, воздухом этой светлой Памяти. Как это мудро.
Начальник маршрута был прав. Автобус не резиновый. Разве хватит в нём мест на всех, кто оказался сейчас в седьмой группе? Но люди, действительно, как-то сумели ужаться и все до одного влезли, набив автобус до отказа. Бедному мотору придётся попыхтеть.
Усадили на сиденья, конечно, пожилых. Ребята и девчата стояли. И Никита Никитич с ними.
Шур толкнул его плечом и глазами показал в сторону шофёра. А там, почти у самой кабины, стоял мужчина в очках с коричневой палкой. Тот самый… не турист.
В чём дело? Почему, зачем он к ним так прочно прилип? Многие туристы тоже с недоумением поглядывали на него, но пока ничего не спрашивали.
Автобус мягко катил по волгоградским улицам. Девушка-гид в микрофон рассказывала о достопримечательностях города. Чужой мужчина в очках её совсем не слушал. Видно было, что думает он о чём-то своём, частенько взглядывая только на Лилину бабушку, и волнуется. Шуру было ясно, что едет он с ними только из-за неё. Шур видел его лицо в тот момент, когда Никита Никитич назвал бабушку Еленой Иванной. Мужчина вздрогнул, лицо сначала побелело, потом покраснело, покрылось мелкими капельками пота. Он нервно закашлялся, вынул платок, стал утираться. Руки дрожали. Потом он положил под язык белую большую таблетку — валидол. Сколько раз Шур для своей бабушки покупал эти таблетки. Видно было, что мужчина волнуется очень сильно. Шур подумал: может быть, у деда в кармане не зря пузырёк с успокоительным. И теперь Шур, слушая гида, не очень пялился в окна (а нужно было бы), всё больше смотрел на чужого мужчину в очках.