Голубое молчание
Шрифт:
ГОЛОС АЛЕКСАНДРЫ СЕРГЕЕВНЫ: Федя, тише, пожалуйста… Ведь и у стен есть уши.
ГОЛОС ШИРОКОВА: Да пошли они к чорту! И плевать мне на все их МГБ, МВД, НКВД… До меня…
СЕВЕРЦЕВ: Достаточно? Как видите, ваша супруга не ошиблась: в наше время и у стен есть уши. (Широков молчит; он как бы застыл). Почему вы молчите? Достаточно, я говорю?
ШИРОКОВ: Значит, и дом мой — не мой дом. Вот вы говорите — Смит шпион, а по-моему — вы, полковник.
СЕВЕРЦЕВ: По долгу службы, генерал. По долгу службы… И не думайте, пожалуйста, что вы незаменимы. Незаменимых у нас в стране нет.
ШИРОКОВ: Я этого и не думаю. Наоборот, я подал заявление об уходе с завода по состоянию здоровья, но вы же не отпускаете.
СЕВЕРЦЕВ: Не беспокойтесь, когда найдем нужным — отпустим. Так вы не верите в то, что Климов шпион?
ШИРОКОВ: Нет.
СЕВЕРЦЕВ: (показывает чертеж): Чей это чертеж?
ШИРОКОВ (слегка удивлен): Мой… Модель 45…
СЕВЕРЦЕВ: Как он попал в квартиру Климова? (пауза). Я вас спрашиваю, как он попал в квартиру Климова?
ШИРОКОВ: Понятия не имею. Чертеж хранился в конструкторском бюро завода.
СЕВЕРЦЕВ: Однако, он найден у Климова при обыске, в присутствии понятых — служащих гостиницы… Конечно, мы понимаем: вы тут не при чем. Но, видимо, он использовал вас, завязал кое-какие знакомства на заводе…
ШИРОКОВ: Он никогда не был на заводе и никаких знакомств у него там не было.
СЕВЕРЦЕВ: Но не дочь же ваша передала ему этот чертеж.
ШИРОКОВ: Оставьте в покое мою дочь.
СЕВЕРЦЕВ: Но кто же мог?…
ШИРОКОВ: Оставьте в покое мою дочь.
СЕВЕРЦЕВ: Но ведь не святым же духом перелетел чертеж.
ШИРОКОВ: Не знаю. Ничего не знаю.
СЕВЕРЦЕВ: Где вы познакомились с Климовым?
ШИРОКОВ: Вам это известно. Я был в технической командировке. В 45 году. В Вашингтоне. В нашем посольстве.
СЕВЕРЦЕВ: Да ведь мы кое-что знаем о вашем пребывании в Америке. Вы ведь не очень, мягко выражаясь, лояльны к советской власти.
ШИРОКОВ: Слушайте, полковник: ведь я вижу, куда вы клоните. Но дело вот в чем. Мои, быть может, не совсем лояльные, как вы говорите, настроения еще не могут служить поводом к тому, чтобы делать из меня пособника шпионов, вредителей и т. д. Что греха таить — таких, как я, — миллионы, с «настроениями-то»… Но ведь мы честно, а, бывает, и героически работаем — уж такая у нас сложная, противоречивая психология, у людей с «настроениями- то»… Не поручусь, что и у вас их нет, а ведь вы — вона на каком ответственном посту… Давайте-ка на откровенность! Ведь если в вашей квартире установить микрофон…
СЕВЕРЦЕВ: Генерал…
ШИРОКОВ: Да будет вам!… Не поручусь я, что нет их и у товарища… майора. Как, майор, а?
РАСШИВИН: Полковник, я прошу оградить меня от грубостей свидетеля.
СЕВЕРЦЕВ: Товарищ Широков, будьте любезны отвечать только на вопросы.
ШИРОКОВ (вставая): Не поручусь я, что нет их, скажем, и у товарища Молотова. Но это еще не значит, что Вячеслав Михайлович шпион.
СЕВЕРЦЕВ (тоже встает): Генерал…
ШИРОКОВ: И я — не шпион и не вредитель. Я честно, уже много лет, строю нашей стране танки. Дочь моя — отличница-студентка. Моего сына, героя Советского Союза, сбили американские истребители… А вы — эх, вы! — устанавливаете в моем доме микрофоны, подслушиваете… Кому это надо!… (устало садится).
СЕВЕРЦЕВ (тоже садится): Я понимаю ваше раздражение, генерал, и, повторяю, сожалею, очень сожалею. (пауза). Вот что еще, Федор Федорович: меня очень беспокоит тот факт, что вас третий день нет на заводе.
ШИРОКОВ: Я болен.
СЕВЕРЦЕВ: Я — другого мнения. Я полагаю, что ваши семейные дела не дают вам права саботировать производства… Кстати, почему 45-я модель не преодолела бетонного барьера?
ШИРОКОВ: Кто главный конструктор: вы или я?
СЕВЕРЦЕВ: Вы… Я — контроль, в некотором роде.
ШИРОКОВ: Есть технический контроль.
СЕВЕРЦЕВ: И я контроль, Федор Федорович, и я контроль. Зачем вы утяжелили переднюю часть танка?
ШИРОКОВ: Чтобы ноги водителю не калечило на минах.
СЕВЕРЦЕВ: Но танк перестал брать намеченный барьер.
ШИРОКОВ: Позвольте мне уйти… Мы с вами вряд ли поймем друг друга.
СЕВЕРЦЕВ (садится): Одну минуту. Вы иногда работали дома. Климов бывал в вашем кабинете?
ШИРОКОВ: Дома я работал только над некоторыми деталями. Никаких секретных материалов я никогда не приносил с завода на дом.
СЕВЕРЦЕВ: Скажите, ваша дочь…
ШИРОКОВ (гневно): Я же просил оставить в покое мою дочь… И вообще — я вынужден буду, полковник, доложить на осеннем кремлевском совещании товарищу Молотову о том, что…
СЕВЕРЦЕВ: Вы не приглашены на это совещание, генерал.
ШИРОКОВ: Кто сказал?
СЕВЕРЦЕВ: Я, Федор Федорович, сказал.
ШИРОКОВ: Значит, на вас управы нет?
СЕВЕРЦЕВ: Нет, Федор Федорович, нет…
ШИРОКОВ: Слушайте, как вас там… Я не хочу знать ваших подлых замыслов. У меня был дом — полная чаша… Я вижу, как благодаря вам разваливается, гибнет моя семья… Как безжалостно втаптывается в грязь самое дорогое, годами выношенное в сердце… У меня убили сына в бессмысленной, вами — слышите! — вами затеянной войне! У меня искалечили другого сына в другой войне, в танке моей конструкции. Теперь подло, провокаторски — ведь я вас вижу насквозь! — вы хотите погубить любимого человека моей дочери… И, вероятно, погубите, как погубили уже не одну жизнь… Раздавлены миллионы жизней. Ради чего все это? Ведь не ради же идеи о всеобщем счастье, а лишь ради абсолютной, неограниченной власти, которой вы добиваетесь с маниакальным упорством. И ради этой ничтожной цели я строю вам танки, которые десятками тысяч вместе с атомными бомбами обрушатся однажды на человечество и задушат его… Довольно! Я не хочу больше!… Довольно… я не хочу…