Голубое молчание
Шрифт:
КУЗЬМИЧ (листая газету): А войны всё нет и нет. «И не жди, не будет; вот приедет барин, барин нас рассудит»… Да-с, на бар теперь плоха надежда. Тут бы атомной бомбочкой — по гениальным-то усам…
(Через сцену проходят Широков и Александра Серг. Широков слегка поддерживает жену).
АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Уехала… уехала, (уходят).
КУЗЬМИЧ: Тяжело, тяжело в этом доме…(встает, останавливается возле модели танка) Прелестная машина! Сколько можно людей подавить! — Ой-е-ей! Сколько вдов нарезать! Сколько сирот! Не машина —
(Уходит. Проходит через сцену и идет в комнату Алеши Вера. В руках у нее банка с молоком. Входит Широков, расхаживает по комнате, что-то обдумывая. Входит Вера).
ШИРОКОВ: Вера, когда придет Алеша, хоть в час, хоть в три утра — позовите меня.
ВЕРА: Зачем?
ШИРОКОВ: То есть как это — зачем? Какое ваше дело?… Что вы там делали?
ВЕРА: Молоко ставила Алексею Федоровичу.
ШИРОКОВ: А-а… Так позовите же.
ВЕРА: На стол накрывать?
ШИРОКОВ: Подождите. Александре Сергеевне плохо. И не тревожьте ее. Пусть побудет одна… Снег всё идет?
ВЕРА: Идет (пауза)… Федор Федорыч!
ШИРОКОВ: А?…
ВЕРА: Тяжело вам?
ШИРОКОВ: Это почему?
ВЕРА: Я ведь понимаю.
ШИРОКОВ: Ничего вы, Вера, не понимаете. Ровным счетом — ничего. А вообще — спасибо. Да-с, спасибо. Вам сколько лет?
ВЕРА: Восемнадцать. Вот исполнилось.
ШИРОКОВ: Восемнадцать… Снег идет… Идет снег… Это чудно!
ВЕРА: Что чудно?
ШИРОКОВ: Ну, чудно, что вам восемнадцать лет. Вы, наверное, х-о-орошую жизнь еще увидите (останавливается перед моделью танка и — задумчиво). А, может быть, и не увидите… Да-с… А может быть — и не увидите.
ВЕРА: Вы сейчас на Алешу похожи.
ШИРОКОВ: Чем?
ВЕРА: Так не знаю. Только — похожи (Вера опускает голову и тихо уходит).
ШИРОКОВ: Вот так-то… Была жизнь. «В ночи зажжен наш огонек на много, много лет»…
(Вдруг прислушивается: словно вторя ему, откуда-то издалека слышны те же слова песни. Это пьяно поет возвращающийся домой Алеша. Песня слышна всё громче и громче. Поддерживаемый Верой входит Алеша. Его пальма — в снегу; видимо, падал. Шапки нет. Па курчавых волосах — снег. Щека расцарапана).
АЛЕША (не замечая отца): Верка, помоги пальто снять… (Поет):
«Всегда успеем руку дать Слабейшему из нас…»ВЕРА (снимая с него пальто): Тише, Алеша, тише…
АЛЕША (садясь на диван): Успеем, да не всегда… А шапку потерял. И — пиджак, Верка! (Вера помогает ему снять пиджак) Ну его к чорту! (Рубашка на плече разорвана, видно тело). Верка, ты не знаешь — кто это меня бил? (стирает ладонью с лица кровь). Кровь… Верка, это кровь? (Вера вытирает ему лицо платком).
ВЕРА: Кровь… Вы опять на станции были?
АЛЕША: Был… и пил с грузчиками… Слушай, Верка, я так, наверно, и помру на станции… А вдруг — слушай!…
ВЕРА: Вы бы легли…
АЛЕША: Нет, слушай: вдруг однажды сижу я на станции… а с
ШИРОКОВ (тихо): Вера, уйдите…
АЛЕША (чуть испуганно): Кто это? кто?… А-а, это ты… Ты, батько? (кричит, подражая Остапу и Тарасу). Батько, слышишь? — Слышу-у! (Вера уходит).
ШИРОКОВ: Алеша, не кричи, пожалуйста… Мама больна.
АЛЕША: Наташка уехала?
ШИРОКОВ: Уехала.
АЛЕША (подперев руками голову; задумчиво): Елена сбежала… Борька погиб… Наташка уехала… Женька — в тюрьме… А — я?… Отец, а куда мне деваться? Куда мне голову преклонить?
ШИРОКОВ: Алеша, тише… Ведь я же просил…
АЛЕША: Отец, почему ты мне не дал застрелиться? Отдай мне браунинг, (пауза). Не дашь? (пауза). Отец, ты маму любишь?
ШИРОКОВ: Люблю. А вот ты ни меня, ни маму не любишь.
АЛЕША: Врешь! Люблю!… (пауза) А, по совести говоря, пожалуй, что и не люблю.
ШИРОКОВ: Вот видишь…
АЛЕША: Я люблю только одного человека, отец: Елену.
ШИРОКОВ: Она недостойна тебя.
АЛЕША (смеясь): Меня? Пьяного-то?… Калеки- то?… Отец, она не вернется?
ШИРОКОВ: Не знаю.
АЛЕША: А, может, убить ее?…
ШИРОКОВ: Зачем?
АЛЕША: Да ведь как же!… Я не отдам ее никому… Я никогда не подозревал в ней такой жестокости… А как мы были счастливы! Ах, если б ты знал, как мы были счастливы!… Помню, как-то летом на даче, в мае… я сидел и что-то рисовал, а она — на диване что-то шила, — влетел майский жук… гудит, летает по комнате… Мы — ловить его, смех, шум. Поймали, повалились на ковер, а жука — на паркет, на спинку положили, он и так, и сяк, а перевернуться не может… (пауза) А то — ночью: вскочит, бывало и, ко мне. «Ты что?» — спрашиваю. «Сон, Алеша, мне скверный приснился: будто я тебя потеряла, так страшно, так страшно…» А на глазах у самой — слезы, дрожит вся… Отец! Отец! и после всего этого… (падает головой па валик дивам).
ШИРОКОВ (подходит и укрывает Алешу): Ложись, Алеша…
АЛЕША: Ой, ногу, ногу… больно… больно…
ШИРОКОВ (перекладывает ему ногу): А так лучше? (Алеша тихо стонет). Спи, Алеша… Я посижу возле тебя… (накрывает его пиджаком, подкладывает под голову диванную подушку, снимает с себя пиджак — и накрывает им сына; из буфета достает пузырек с йодом, мажет пораненную щеку сына).
АЛЕША (сквозь сон): Меня били сейчас… (затихает).
ШИРОКОВ (отходит в сторону, тихо): Конец… это конец… (ходит по комнате, машинально берет то одну вещь, то другую). Это конец… Дети… Где вы? Как, когда потух наш огонек?… Когда потух?… В какую… в какую проклятую минуту!… Что это?… (натыкается на лежащие стопкой возле телефона портреты детей, те самые, что когда-то он заказал у Паоло). Дети!…
АЛЕША (сквозь сон): Холодно…
ШИРОКОВ (медленно расставляет портреты на пианино в том же порядке, в каком расставлял когда-то): Боря… Наташа… Алеша…