Голубое стекло
Шрифт:
Она вышла, и я снова оглядел всё вокруг.
Ковёр на стене над диваном. Пёстрые плетёные дорожки на полу. В одном углу — крохотная тумбочка с зеркалом на ней. На тумбочку наброшена вязаная коричневая салфетка. Два фигурных флакона с духами. Никаких украшений. ТА же тишина…
Пятьдесят лет! Как будто бы их никогда и не было. Пятьдесят… Целая моя жизнь и ещё жизни многих… А иных уже и на свете нет…
Милая Татьяна Михайловна! В этих двух комнатках она сохранила кусочек того нашего мира, который исчез, казалось, навсегда. За тысячей разных дел, за суматохой жизни мы подчас забываем его.
Да было ли всё это на самом деле? Или нам привиделось, что дни тогда были длиннее. Что мы всё успевали. Что ломоть чёрного хлеба и огурец, сорванный с грядки, вполне могли заменить обед, а пробежать босиком по тёплому асфальту главной улицы после школы было не нарушением приличия, а величайшим наслаждением?
Некоторые покидают тот мир без сожаления. Это холодные, жёсткие люди. Мне они всегда казались людьми без родины.
— Ну вот и готово.
Татьяна Михайловна поставила на стол поднос с кофейником, двумя чашками и открытой коробкой шоколадных конфет. Я даже не услышал, как она вошла в комнату.
— Ты о чём задумался?
— Татьяна Михайловна! — Я поднялся со стула. — Можно вас обнять ещё раз?
— Что это за сантименты? — улыбнулась она. — Ну что ж, если, очень уж хочется…
Какие сухонькие и узкие у неё плечи! И кожа щеки, к которой я прикоснулся губами, похожа на пергамент.
— Спасибо, что у вас всё так, как тогда.
Она откинулась назад и посмотрела мне прямо в глаза. Серьёзно и строго.
— Я поняла тебя. Я сама не могу по-другому. И Михаил Павлович тоже. Когда меня наградили орденом Ленина… да, да, ведь я орденоносец, заслуженная… когда меня наградили, горком предложил нам трёхкомнатную квартиру на улцце Ленина. Мы пошли, посмотрели и — отказались. Ну зачем нам, старикам, шестьдесят жилых метров? И ещё такое движение под окнами? И бельё на дворе не повесишь… Старое гнездо всегда теплее…
Она разлила кофе по чашкам и села.
— Рассказывай о себе. Что пишешь сейчас? Я ведь читаю все твои книги. Вернее, те, которые удаётся у нас купить. Как хорошо, что ты пишешь для ребят! Ты сохранил в себе детство.
— Я только что думал об этом. Перед тем как вы вошли в комнату. Как вы смогли угадать?
Она улыбнулась.
— Разве трудно? Я же всех вас знала вот с таких лет… — она показала ладонью чуть ниже стула. — Плохой бы я была учительницей, если бы не чувствовала, кто чем дышит. И я знаю, что ты приехал сюда не просто так. Правильно?
— Да. Мне очень хотелось встретиться с Беталом Калмыковым. Мне нужно это сейчас.
— И тебе это удалось?
— Удалось. Я разговаривал с ним позавчера. Я даже обедал у него с Витей Денисовым, Вовой Никоиовым и его сыном Борькой.
— Как тебе удалось это?
Я достал из кармана голубое стекло.
— Вот. В детстве мне никогда не удавалось найти такое.
Она осторожно, двумя пальцами, взяла осколок и подняла к глазам, но сразу же опустила.
— Нет, не хочу. Это только твоё. Я бы, наверное, увидела всё по-другому. Не надо. Спрячь.
Я положил осколок в карман.
— Татьяна Михайловна, а вы… каким вы помните Бетала?
Она отпила глоток кофе из чашки.
— Кажется, это было в тридцатом… Ты знаешь Затишье? Да, я и забыла, ты перед войной жил недалеко от него. Сейчас там университет, а тогда был пригород и находился в нём так называемый Учебный городок. Он был построен по распоряжению Калмыкова. Кабарде были нужны свои учителя, механизаторы, агрономы. Вот он и решил — в Затишье будет учебный центр. Я начинала там совсем девчонкой, семнадцати лет. Преподавала русский язык.
И вот однажды к нам в городок приехал Бетал. Он осмотрел учебные классы, мастерские, общежитие, побывал на уроках, а в конце дня вдруг объявил:
— Завтра поедем за красотой.
Мы ничего не поняли. Куда? За какой красотой? Зачем?
А утром у общежития уже стояли два автобуса и невероятно красивая, чубарая, вся в светлых коричневых пятнах, похожая на леопарда, лошадь.
Бетал, свежий, подтянутый, дождался, пока мы рассядемся в машины, легко вскочил в седло и, крикнув:
— Давайте потихоньку за мной! — вынесся со двора и поскакал по Баксанской дороге.
Куда там автобусам! Мы сразу же остались позади.
К полудню мы приехали к горе Нартух. Калмыков уже поджидал нас у дороги. Он сидел на камне и читал газету, а рядом паслась стреноженная лошадь.
— Поднимемся наверх! — показал он на вершину.
Мы — пятьдесят человек, — всё ещё ничего не понимая, неровной цепочкой начали подниматься по склону. К нам присоединились и шофёры автобусов.
Калмыков шёл впереди. Я старалась не отставать от него.
— Бетал, — спросила одна из курсисток, худенькая черноволосая кабардинка, — куда ты нас ведёшь?
— На Нартух.
— Зачем?
— Это единственное место, откуда сразу видны и Эльбрус и Казбек.
— Так мы же горянки, — сказала девушка.
— Ну и что?
— Мы знаем Приэльбрусье, как свои собственные аулы. Мы по сто раз видели и Казбек и Эльбрус.
— Я знаю, что видели. Я сам их видел ещё больше твоего.
— Так зачем ты нас ведёшь снова смотреть?
— Потому что вы их никогда не видели по-настоящему.
— Как это — по-настоящему?! — в голосе девушки послышалось возмущение. — Что мы — слепые, что ли?
— Нет, почему слепые, — сказал Калмыков. — Вы знаете здесь все камни, все тропинки. Вы торопливо пробирались по ним в соседний аул или на базар в Нальчик. Ваши парни ходили по этим горам за табунами коней, за отарами овец. Вы всегда были озабочены и смотрели только под ноги, а головы поднимали только для того, чтобы взглянуть — не собирается ли гроза. Верно я говорю?
— Верно, Бетал.
— Вас всё время занимали дела, заботы… Много у тебя было свободных дней? Таких, чтобы вообще ничего не делать?