Голубой бриллиант
Шрифт:
— Отнюдь, это пусть останется на совести господина Редигера. Я обвиняю его в том, что он — господин Редигер, или по-вашему Алексей второй, отлучил от церкви русских патриотов, великомучеников, безвинных страдальцев за русский народ, так называемых руководителей так называемого путча.
Выпуклые блестящие глаза епископа смотрели на генерала с холодной отчужденностью. Он даже задергался на стуле, демонстрируя неловкость. Сказал, глядя на Иванова, словно ища его поддержки:
— Но они же арестованы как преступники?
— Извините. Преступники или нет — это скажет суд. Только суд вправе, — все больше возбуждаясь, заговорил генерал. — Позвольте вас
— Читал, — тихо кивнул епископ.
— Что вы нашли в ней преступного? — наступил генерал.
— Но ведь они хотели вернуться к социалистическому прошлому, — не очень уверенно и сдержанно ответил епископ.
— То есть сохранить Союз, как единое государство, сохранить советскую власть, как власть народа, не попустить того, извините, бардака, в который превратили Горбачев и вся его шайка демократов некогда великую страну, — весомо сказал Якубенко. Прямые гордые глаза его глядели пристально и строго. — Скажите, владыко, вам нравится то положение, в котором находится в настоящее время наша страна и наш народ? Только честно: ваш ответ не услышит господин Редигер. — Он почему-то подчеркнуто называл мирскую фамилию патриарха Алексия второго.
— Положение, конечно, не завидное, — уклончиво ответил епископ. — Но ведь Ельцин обещает, что трудности временные.
— И вы ему верите, как миллионы безмозглых баранов, загипнотизированных сионистской продажной прессой и растлевающим циничным телевидением, верили Горбачеву, которого теперь называют Иудой. Шесть лет верили. А теперь проклинают, православные. Вот бы кого отлучить от церкви вашему Редигеру. И это было бы справедливо. А не благословлять восходящих на трон авантюристов. Что же касается социалистического прошлого, которое так неистово обливают грязью сторонники реставрации дикого капитализма, все эти лжедемократы, «пятая колонна», то хотите вы того или нет, а к нему вернется наш народ, когда опомнится, очнется от сионистского дурмана. Только это будет социализм подлинный, без глупых искажений, не хрущевский-брежневский и не горбачевский. Это будет подлинная демократия и советская власть, которую Ельцин фактически упразднил. Жаль, что все придется начинать сначала, на развалинах, на руинах, в которые спешат до основания разорить страну лакеи и агенты ЦРУ.
Предчувствуя накал страстей — а также и более острые и откровенные разговоры в эти месяцы происходили в каждом доме по всей Руси великой, — Алексей Петрович решил своим вмешательством, как хозяина, если и не потушить, то хотя бы смягчить беседу, и незаметно наполнил рюмки.
— Друзья, — сказал он с веселой и вежливой улыбкой, — мы как-то от поэзии сбились на прозу и совсем забыли или не заметили, что наши рюмки давно ожидают тоста. Я хочу вернуть вас к стихам, которые прочитал владыко, и предлагаю тост за воскресение России! Она не погибнет!
— За скорое воскресенье, — сказал Якубенко и протянул свою рюмку к рюмке епископа. Невольная вежливая улыбка скользнула по алым губам владыки и затерялась в густых дебрях бороды. Он сказал:
— Ее воскресенье начнется с духовного возрождения. Люди стосковались по вере. Без веры человеку нельзя, противоестественно его происхождению и сути, как и всему человеческому. Вера — это добро и созидание. Безверие — это зло, произвол и разрушение. Апостол Иоанн сказал: «Всякий делающий зло, ненавидит свет и не идет к свету, чтоб не обличились дела его, потому что они злы, а поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его,
Алексей Петрович решил перехватить инициативу и направить разговор в нейтральное русло. Но неожиданно для него заговорил епископ, как бы продолжая «скользкую» тему. Он уставил холодный, хотя и вежливый взгляд на генерала и спросил все тем же ровным без интонации голосом:
— Скажите, Дмитрий Михеевич, почему вы как-то с нажимом называете святейшего патриарха его мирской фамилией? Тут вы в чем-то… как бы вам пояснить, заблуждаетесь…
— Почему? — переспросил генерал спокойно рассудительно. — Недавно я прочитал в газете «Земщина» — сейчас много разных газет и газетенок наплодилось, — так вот в ней в № 60 за этот год со ссылкой на корреспондента ТАСС Кузнецова — не знаю, товарища или господина — сообщается о поездке вашего патриарха в Соединенные Штаты и его выступлении в синагоге. И в своей проповеди патриарх говорил об антисемитизме в нашей стране — заметьте: не о сионизме, который сейчас захватил чуть ли не все газеты, журналы, радио, телевидение, кино, но и все экономические сферы: биржи, смешанные предприятия, посреднические кооперативы, проник в высшие сферы власти, — а о надуманном антисемитизме.
— Насколько мне известно, его святейшество патриарх выступал не в синагоге, а перед религиозными лидерами еврейских общин США, — уточнил епископ.
— Это одно и то же, — возразил генерал. — Главная суть выступления или своего рода проповеди, в которой патриарх призывал единению иудаизма и православия, то есть что проповедовал так шумно рекламируемый сионистской прессой небезызвестный поп Мень. И вообще, мне кажется, это темная личность, странное пятно в русской православной церкви. Вы не находите?
— А вы были знакомы с отцом Александром Менем? — вопросом на вопрос уклонился епископ.
— Знаком по его телевизионным выступлениям. Ведь он был «звездой» на тель-авивдении, вроде Аллы Пугачевой. И после смерти остается такой.
«Это Троянский конь в православии», — подумал епископ Хрисанф о Мене, которого как при жизни, так и после смерти сионистская пресса и особенно телевидение делают новоявленным апостолом. Это было его личное мнение, как и мнение многих его коллег духовного звания. Но вслух об этом не решались говорить, опасаясь вызвать гнев и недовольство некоторых членов священного синода. Он лукавил и не был откровенным в своем ответе генералу:
— Вы извините меня, Дмитрий Михеевич, но я должен вам напомнить русский обычай: о покойниках плохо не говорят. — И какая-то странная длинная улыбка шевельнулась на его алых губах.
— Знаю, но это касается тех случаев, когда покойник еще тепленький. Вы вот, и не только вы, уж на что плохо говорите о покойнике Сталине. Я плохо говорил и буду говорить о покойниках Брежневе и Хрущеве, и вы не сделали мне замечания на сей счет.
— Да ведь это разное. Надо принять во внимание трагическую мученическую смерть отца Александра, — напомнил епископ.
— Таких трагических смертей в наше время в одной только Москве ежедневно бывает десятки. И никто не возводит эти невинные жертвы в разряд великомучеников. Я подчеркиваю — невинных. А в отношении Меня я не могу сказать слово «невинный», потому что убийство это довольно загадочное. Во всяком случае, это чистейшая уголовщина, а не политическая акция, как об этом всенародно на всю страну заявил Ельцин еще до начала следствия.
— Да, я помню, я сидел тогда у телевизора. Это было легкомысленное заявление Бориса Николаевича, — примирительно вставил Иванов.