Шрифт:
Елена Арсеньевна ГРУШКО
ГОЛУБОЙ КЕДР
Фантастическая повесть
Лебедев проснулся - ему послышался звонок. В дверь ли, телефонный ли - не понял. Полежал немного, прислушиваясь, - тишина. Может быть, вернулась мать? Но у нее есть ключ, к тому же, самолет из Свердловска прилетает днем, да и вообще, она собиралась погостить у сестры еще неделю.
Звонков больше не было. Ох уж эти ночные призраки, всегда вскидываешься всполошенно, сердце бросается вскачь со смутным ожиданием чего?.. Ну, у каждого свое несбывшееся.
Было тихо. За окнами стояла глубокая чернота - наверное, еще глухая ночь. Николай закрыл глаза, но сон, оказывается, исчез, а на смену ему пришли мысли о новом материале, который Лебедев взялся писать.
Он схватился за этот материал с особенным увлечением, и вот сейчас вся фактура была собрана, оставалось только сесть и написать.
Лебедев представил, как четко сформулированная мысль, воплотившись в горькое, взволнованное, порою язвительное - и этим особенно убедительное слово, ляжет на бумагу, - и у него стало тепло на сердце. Давно он такого не испытывал. Захотелось начать работать немедленно, и он встал. Тепло оделся, и в свитере, джинсах, шерстяных носках (отопительный сезон еще не начался, а похолодало резко, из незаклеенных окон несло сквозняком), пошел на кухню. Пил кофе, наслаждаясь его ароматом, потом услышал, что за дверью кто-то возится. Вот это да... Значит, все-таки был звонок?
– Кто там?
– спросил Лебедев.
Сопело, урчало, царапалось.
– Кошка, что ли?
Хрипло мяукнуло.
Николай принес из холодильника кружок колбасы и открыл дверь. Серая толстая кошка проскочила в коридор квартиры так стремительно, словно за ней гналась стая собак. Ну надо же!.. Лебедев взял в ванной швабру и, сердито жуя колбасу, пошел выгонять непрошенную гостью.
Полазив за шкафами и диванами, потыкав шваброй во все углы, он наконец догадался, что кошка успела прошмыгнуть на кухню. Вошел туда - и чуть не ахнул: на табурете у стола сидел старик, Лебедев оглянулся - дверь на площадку все еще была отворена. "Значит, вошел, пока я гонялся за кошкой, - объяснил себе Лебедев неожиданное явление, - а она тем временем убежала".
– Потерял чего, мил-человек?
– уютно усмехаясь, спросил старик.
Он был весь какой-то серый, точнее, сивый, будто бы покрытый пылью, в замусоленной рубашке в мелкий горошек. Белая борода его росла очень странно, словно бы по всему лицу. Старик протянул волосатые ладони к газовой горелке, будто к костру.
– Гораздо озяб на дворе!
– пояснил он.
– Здравствуйте, - наконец вымолвил Николай.
– Вы... кто?
– А суседка я, - пояснил гость.
– Дедушка-суседушка.
– Вон что!
– облегченно сказал Лебедев.
– Вы извините, я в бегах, в разъездах, дома мало бываю, да и тут все хлопоты... А вы с какого этажа? Из какой квартиры?
– Я суседка-то не твой милочек. Не твой...
– Глаза старика смотрели из белесых зарослей на лице оценивающе: - Это ты, значит, Мэрген? По виду и не скажешь. Хлипок вроде. Или потайное оружие скрываешь?
Мэрген - это что-то знакомое, подумал Лебедев. Кажется, сказка есть нанайская: "Мэрген и его друзья". Или что-то в этом роде. Но при чем тут он?
В кухне вкусно пахло сеном. Николай невольно глянул в окно: форточка закрыта, да и осень, какое сено?
– Мэрген? Что вы имеете в виду?
– Вот и я говорю, слабоват. Однако дзё комо не должен был ошибиться...
"Фольклор!" - подумал Лебедев устало. Снова захотелось спать.
– Может, чайку?
– предложил он зевнув, мечтая только об одном: чтобы волосатый гость ушел, как пришел.
– Какой тут чаек?
– Старик поднялся, вмиг оказался рядом и своей мохнатой беловолосой рукой, напоминавшей скорее лапу какого-то зверька, вдруг мягко прикрыл лицо Лебедеву.
– Не до чайку!
– услышал еще Николай и задохнулся от резкого запаха сена.
Его разбудила песня. Сильный женский голос протяжно вел: "Ан-н-га!.. Ун-н-нга!..", то резко падая к низким, почти хриплым нотам, то снова взмывая, словно стремясь достичь небесной высоты.
Лебедев открыл глаза. Он лежал на низкой деревянной лавке, застеленной поверх грубо выделанной волчьей шкуры, кое-где вытертой до пролысин, еще и пестрым лоскутным, тощеньким одеяльцем. Сел, тупо разглядывая бревенчатые стены с аккуратно проконопаченными пазами, невысокий потолок, небольшое окошечко, - и, словно вырываясь из непонятного, пугающего сна, выбежал, сильно толкнув тяжелую, разбухшую дверь, на крыльцо.
Его взгляд разом охватил и призрачную синеву дальних сопок, и многоцветную осеннюю тайгу, и острую чистоту воды в узкой, но бурливой речке, которая скакала по камням... И еще он увидел женщину.
Женщина была совсем рядом, на другом бережку, Николай ясно видел ее лицо. Озноб охватил его.
Смуглое, круглое, суживающееся к подбородку, с маленьким насмешливым ртом и тонким носиком, оно было бы просто очень хорошеньким, если бы не властный размах густых бровей к вискам, не надменный взгляд узких глаз, затененных столь густыми ресницами, что казались непроглядно-черными, и это делало взор сумрачным, а милому лицу придавало выражение почти вызывающее от сознания собственной красоты. И вот что странно: черты этого удивительного лица показались знакомыми Лебедеву. Он вдруг вспомнил давно виденную в книге известного археолога фотографию: керамическая статуэтка периода неолита, найденная при раскопках неподалеку от одного из приамурских сел: не то поразительно прекрасная смертная женщина, не то богиня древнего народа... Но представшая пред ним сейчас красота была живой, она струилась и переливалась, как вода в горной речке, отсветы которой играли на складках одеяния женщины, перламутрового, как рыбья чешуя, отделанная ракушками. В этой женщине было нечто, лишавшее рассудка и осторожности. Прыжком спуститься к речке, перебежать по ее камням, приблизиться, взглянуть в непроницаемую тьму глаз... Однако едва лицо приблизилось, как Лебедев, после мгновенного помрачения, вновь увидел себя на крыльце домика, уткнувшимся в пахнущую сырой древесиной дверь.
Оглянулся - поздно: женщина уже медленно поднималась по сопке, словно бы таяла, растворяясь в сумраке тайги.
Короткий хрипловатый смешок заставил Николая повернуть голову.
Прямо на траве, уже тронутой первыми заморозками, сидели, прислонясь к стене избушки, два старика. Один - худощавый, круглолицый, с редкими седыми волосами, собранными в косицу, со множеством резких морщин на смуглом, будто прокопченном лице с тяжелыми веками, почти закрывающими узкие глаза, - был одет в засаленный халат мутного, неразличимого цвета с черным орнаментом на подоле, в мягкие торбаса. Он то подносил к щелке сухого старческого рта тонкую трубку, то отводил ее в сторону, меланхолически выпуская струйки серого, словно бы тоже старого, седого дыма.